Гортанно крикнув, Али схватил напарника за руку, резко вывернул. Лицо Абдурахмана искривилось от боли, кинжал упал на землю.
— Простите его, уважаемый, — произнес Али. — Он молод, к тому же контужен взрывом снаряда. Он жил в Черном ауле.
В это время на выложенной камнем дорожке между кустами появился Муатабар. Лицо его было мрачным. Ничего не говоря, он опустился на низкую табуретку, жестом пригласил гостя сесть напротив. Абдурахман мгновенно исчез, а Али привычно занял свое место за спиной хозяина.
— Плохие новости из Гызы, Саша-ака, — сразу же перешел к делу хозяин. — Твоего человека убили. Перед этим его пытали. Потом распороли живот.
Шаров слушал молча. Это уже не было новостью: засада у чайной Ахмеда расставила все по своим местам. А написанная Касымом записка подтвердила жестокие пытки — просто так он бы ее не написал…
Муатабар оторвал кусок лепешки, окунул ее в хумус и принялся меланхолично жевать.
— А в рот засунули обертку от русского шоколада.
— Русского шоколада?!
Теперь Шаров ничего не понимал. Какой шоколад? Какое отношение он имеет к Касыму?! И тут же вспомнил: Черный аул, овчарка, кусок лепешки и шоколад, которыми он подкормил пса. Обертку он бросил на землю, вместо того чтобы сунуть в карман… Овчарку сожрали одичавшие псы, а двуногие дикари наугад связали шоколад с Касымом, и не ошиблись.
Заметно похолодало: если днем доходило до сорока градусов, то сейчас не больше двадцати. Шаров поежился. Вынырнувший из темноты слуга поставил на стол блюдо с пловом, помогающий ему мальчик установил на подставку дымящийся кебаб. Хотелось есть, но кусок не шел в горло.
— А водка у тебя есть? — неожиданно спросил Шаров.
Хозяина вопрос не удивил.
— У меня все есть. Нам Аллах запрещает пить спиртное, но наших гостей этот запрет не касается.
Муатабар что-то сказал на ухо слуге, и через несколько минут на столе появилась бутылка американской водки «Смирнофф», причем холодной, что Шарова особенно удивило. Он налил себе полную пиалу.
«Интересно, что Дуканщик прошептал этому старику? — пришла настороженная мысль. — Да ладно, черт с ним! За упокой Касыма!»
Он залпом выпил, тут же снова наполнил пиалу. Пить из пиалы водку было неудобно, но привычно.
«За упокой Бахтияра!»
Под внимательным взглядом хозяина он налил еще.
«За всех, кто на нас работал!»
После третьей стоявший в горле комок рассосался, и он смог есть. Но вкуса еды не чувствовал. Просто жевал и глотал куски мяса, сложенными щепоткой пальцами отправлял в рот плов, опустошал очередную пиалу и поспешно закусывал. Анестезирующая волна опьянения омыла мозг, избавляя от переживаний, тревог и угрызений совести. Хотя он знал, что это временное облегчение.
— Слушай, Али, — вдруг обратился он к телохранителю, неподвижно стоящему за спиной Муатабара. — А зачем ты отрезал голову этому… Ну, который со шрамом?
Али выпятил квадратную челюсть:
— А что еще делать с врагом?
Муатабар кивнул и развел руками, будто подтверждая: других вариантов обращения с неприятелем не существует. Но Шарова интересовал не сам настрой на уничтожение врага. Ведь этот враг был уже повержен, тяжело ранен и, так или иначе, обречен на смерть. Можно было добить его выстрелом или ударом ножа. Но зачем отрезать голову? Это что, ритуал, существующий у восточных народов и придающий законченность победе? Поскольку он не мог сформулировать свою мысль, то решил прибегнуть к примеру:
— А твой Абдурахман хотел мне ухо отрезать. Зачем?
Муатабар повторил жест понимания этих намерений.
— Не обижайся, Саша-ака! Они вас всех ненавидят, — буднично пояснил он.
— За что?! — удивился Шаров.
— За предательство.
— Кого мы предали?
Если бы разведчик был трезв, он не ступил бы на столь скользкую тему.
— Всех! — обыденно произнес Муатабар и принялся загибать пальцы: — Вначале сдали Тараки Амину, потом сами же убили
