Сбежав вниз, я распахнул дверь. Выскочил — ноги увязли в песке. Обежал башенку. Песчаный мыс, метрах в трехстах за башней — зеленый берег. Никаких следов людей. Только рокочут, набегая на берег, волны.
Надо жить не в холодной Москве и выбираться к морю чаще чем раз в год, чтобы поступить иначе. Я разделся догола, добежал до берега и вошел в воду. Она была по-утреннему прохладной, но вполне сносной. Метров пять я брел по песку, погрузился по пояс, после чего поплыл. Через минуту осторожно пощупал ногой дно — дна уже не было. Я так и повис в соленой прохладной воде, слегка подгребая руками и глядя на встающее солнце. Потом развернулся и посмотрел на берег, на свою башню.
Нечего было и удивляться, что в этом мире башня выглядела как маяк. Стены из серого камня и розового ракушечника. На самом верху — зарешеченная площадка, слабо поблескивающие зеркала и стекла. Интересно, как зажигается свет? И должен ли я выполнять работу фонарщика?
Наверное, должен.
Окунувшись с головой, я поплыл в сторону берега.
Новый мир — хорошо. А старый друг — лучше. Я должен спасти Кешью.
Я снова принял душ — вода в море была соленой. Не удержался и еще раз постоял у окна, выходящего на море.
Солнце уже поднялось над горизонтом. От моря начинал дуть легкий теплый бриз.
Всегда завидовал тем, кто живет у моря.
А теперь оно у меня собственное — прямо за порогом. В пятнадцати минутах пешком от метро «Алексеевская».
Закрыть дверь снаружи было нечем. Да и не нужно. Если уж башня за ночь выращивала целый этаж с кухней и ванной комнатой, то не впустить внутрь бомжа она сумеет. Надвинув капюшон на мокрые волосы (солнце — это хорошо, но осень никто не отменял), я двинулся к метро. Денег оставалось немного, а я ведь собирался честно выкупить Кешью…
И тут мне пришла неожиданная идея.
Я остановился и начал голосовать. Уже через минуту притормозил «жигуленок» с мордастым лысым водителем, похожим на молодого актера Моргунова.
— До Студеного проезда, — сказал я дружелюбно.
— И скока?
— Полтинник. — Я улыбнулся еще шире, хотя меньше чем с сотни и разговор можно было не начинать. — Я думаю, этого достаточно.
— Да за глаза! — искренне воскликнул водитель. Перегнулся, открывая дверь. — Садись!
Способности таможенника явно не ограничивались знанием редких слов и умением ловить в воздухе ножики. Водитель что-то довольно мурлыкал себе под нос, а я расслабленно смотрел на проносящиеся мимо дома. Хорошо ехали, без пробок.
— Вот читал я тут недавно Генри Миллера… — неожиданно изрек водитель.
Вид водителя не внушал надежд даже на то, что он читал модных Мураками и Коэльо. Честно говоря, насчет Тургенева, Джека Лондона и Стругацких тоже существовали изрядные сомнения.
— Что именно? — спросил я. — «Тропик Рака»? Или «Тропик Козерога»?
Водитель уставился на меня в полном изумлении.
— Ну ничего себе! А ты-то откуда такие книги читал?
— Довелось… — Я и сам растерялся. — В юности, в родительской библиотеке…
— А, понятно. — Водитель успокоился. — Слушай, вот не понимаю я этой высокой литературы! Читаю, читаю… Что за беда такая? Если высокая литература — значит или говно едят, или в жопу трахаются! Вот как себя пересиливать — и читать такое?
— Вы не пересиливайте, — посоветовал я. — Читайте классику.
— Я Тютчева очень люблю, — неожиданно сказал водитель. И замолчал — как отрезало. Так мы и доехали до Студеного проезда — молча и в размышлениях о высокой литературе. Я попросил остановиться, чуть не доезжая до своего — бывшего — дома. Вручил водителю пятьдесят рублей, которые были безропотны приняты.
Странные встречи иногда происходят без всяких чудес.
Тому, кто дал имя Студеному проезду, не отказать ни в наблюдательности, ни в чувстве юмора. Летом Студеный — вполне милая улица, за которой кончается Москва и начинается Россия. Но осенью и зимой он вполне оправдывает свое название. Сразу вспоминаются святочные истории о девочках со спичками и куда более реальные, пусть и менее душещипательные, криминальные хроники об алкоголиках, прилегших отдохнуть в сугроб.
