не знала русского языка, уже успело устояться.
Поезд медленно затормозил, за окнами забегали торговки с сумками и бережно укутанными кастрюлями. Ярослав поежился, глядя в окно. Что-то столь беспросветное и холодное было в этой суете на затерянной в степях станции, что-то унылое и бесконечное, длящееся, казалось, от сотворения времен и не способное кончиться никогда. Это казалось ему самым страшным в любой поездке на поезде: крошечные станции и городишки, где живут – вынуждены жить – люди.
– Помнишь, как Геннадий говорил? – неожиданно спросил Слава.
Ярослав кивнул. Тогда он ехал домой из Сибири, с одной из тех писательских конференций, на которые какой-то меценат выделил несколько тысяч «зеленых». Часть пути он ехал с Геннадием Мартовым, фантастом из Новосибирска. Когда они проезжали такой же городишко, только утонувший не в степи, а в тайге, Геннадий, глядя в окно на шатающегося железнодорожника с полной сеткой бережно собранных бутылок, сказал: «А ведь это я мог здесь идти… с печатью вырождения на лице». Оказалось, что из этого городка он родом. Конечно, глядя на импозантного Мартова, который мог даже пиво из горлышка пить с выражением усталого аристократизма, представить его на перроне в рваном ватнике было невозможно. А вот наоборот… Ярослав, тогда еще совсем пацан, привыкающий к ощущению добродушных похлопываний по плечам от мэтров, смотрел на ничего не подозревающего мужичка, бредущего по перрону. И представлял его здесь, в купе, лениво раскинувшимся на полке и излагающим: «Когда я был в Куала-Лумпуре, довелось нам попробовать тот самый знаменитый плод дуриан…»
– Кто в силах это изменить? – спросил Ярослав.
– Никто, – безразлично ответил Слава.
Дверь купе дернулась, уползая в сторону. Старушка поднялась, часто кивая входящим мужчинам.
– У тебя, кстати, тоже был этот шанс, – наблюдая, как вошедшие извлекают из-под койки объемистые баулы, сказал Слава. – Навсегда остаться в маленьком городе среди степей.
– Что же, я виноват, что выбрал иное?
– Нет. По крайней мере ты научился дарить новые жизни. Всем, кто возьмет в руки твою книгу… и на день-другой вырвется с полустанка, спящего в степях.
– Куда? В параллельный мир с мечами и драконами? В космос?
– Ну и что? С каких пор ты стал комплексовать? Ты думаешь, больше пользы принесет описание реальности? Этого городка, где ветер кружит пыль растраченных жизней; где отмерены все пути; где люди вынуждены жить маленькими радостями доставшейся судьбы? Зачем? Когда можно дать им то, что не доступно никому?
Старушка уже выплыла из купе. Мужчины, закинув сумки на плечи, протискивались в дверь. Выходящий последним кивнул им.
– Судьбы нет, Слава.
– Да, конечно…
– Точнее, мы сами ее творим.
– Давай уж обходиться без банальностей. Миллион факторов влияет на каждый наш шаг, на его допустимость. Вряд ли воля и мечты играют большую роль, чем случайность.
Они замолчали – надолго. И даже когда поезд уполз со станции Саксаул, ни Ярослав, ни Визитер не сказали ни слова. Лишь смотрели на осень, неумолимо наступавшую на степь.
Это было очень незаметное наступление, ибо степь и так была осенью.
8
Самохин остановил «девятку», чуть свернув с дороги. Они с Морозовым переглянулись, словно решая, не стоит ли отказаться от задуманного.
– Пошли, – сказал Морозов.
Они выбрались из машины одновременно, еще раз посмотрели друг на друга. Что ни говори, а такими делами им раньше не приходилось заниматься. Даже то, что стариков было двое, сильно меняло привычные схемы. Одновременный инфаркт у обоих – это слишком уж странное совпадение.
– Черт… – Самохин вновь метнулся к машине. Достал из багажника литровую банку с грибами, закатанную машинкой, забросил
