Звезды — холодные игрушки. Звездная тень

Но мне эти воспоминания не давали ничего, кроме грусти.

Детство и юность – украдены. Настоящее – сплошные загадки. Будущее – в тумане.

Я так стремился на Родину! Я надеялся, что она вернет мне меня самого. Но чудес не бывает. И этот мир, такой добрый и благоустроенный, такой теплый и радостный, – чужой для меня.

Чужой навсегда.

Деревья расступились, мы вышли к зданиям интерната.

Первым моим впечатлением был покой. Здания – очень старые, сложенные из шершавого камня, когда-то, наверное, белого, а сейчас потемневшего. Стены оплетены вьюнками, сквозь зеленые стебли, усыпанные мелкими оранжевыми цветами, проглядывают желтые, высохшие. Рядом с окнами, которые почти все были открыты нараспашку, стебли вьюнков казались какими-то подерганными, с ободранными листьями и цветами. Понятненько…

– Я любил выбираться ночью из интерната через окно? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Ган и Таг смущенно переглянулись.

– Мы все это любили, – признался Ган. – Ты вспоминаешь?

– Сомневаюсь, – сказал я.

Вдоль стен были разбиты клумбы. На них как раз возилась стайка малышей в трусиках и маечках. Выдергивали сорную траву, поливали цветы из маленьких леек. Увидев нас, они прервали свою подготовку-к-труду и загалдели. В первую очередь их восторг относился к Наставнику Перу, но и нам досталась своя порция «здравствуйте!» и «вы надолго приехали?».

Пера мгновенно облепил десяток детей. Он стоял, гладя растрепанные головки, серьезно отвечая на какие-то вопросы, сам расспрашивая малышей. Это было очень трогательно. Только какой-то маленькой девочке не хватило места рядом с Наставником, и она крутилась вокруг, стараясь попасть под касание ласковых рук Пера. Потом, сообразив, что к Наставнику ей не пробиться, остановилась и обиженно, насупленно посмотрела на нас.

Я в общем-то никакого значения своему поступку не придал. Просто улыбнулся малышке и погладил по голове.

Какое-то мгновение девочка недоуменно смотрела на меня. Потом прижалась к ноге, словно требуя новой ласки.

От Пера стали отлипать малыши и пробиваться ко мне.

Мы с Наставником молча смотрели друг на друга.

– Это будущий Наставник Ник, – громко сказал Пер. – А теперь – за подготовку-к-труду! Вы же хотите, чтобы ваши Наставники гордились вами?

Мимо неохотно расходящихся детей мы прошли к входу в здание.

– Ты станешь хорошим Наставником, – тихо сказал Пер. – Не сомневаюсь, через десять-двадцать лет ты будешь в Мировом Совете. Только не спеши.

– Я не спешу.

– Ты очень эмоционален, Никки. Ты молод и энергичен. Но тебе еще предстоит учиться.

– Я знаю.

В интернате были обычные двери, а не тепловые завесы. Все здесь дышало стариной. Толстые ковры на полу, картины на стенах – не такие эпические, как в залах Совета, а обычные красивые пейзажи. Потертые кресла в вестибюле. Неизменные экраны с терминалами. В закутке у входа, под старинным надраенным медным колоколом, стоял маленький мальчик. Наверное, это был какой-то ритуальный пост, он даже не шелохнулся при нашем появлении, лишь едва заметно скосил глаза, стараясь разглядеть гостей.

– Привет… Лотти, – с едва уловимой заминкой сказал ему Наставник. Мальчик заулыбался.

– Здравствуйте, Наставник!

– А с гостями кто будет здороваться? – укоризненно спросил Пер.

– Здравствуйте! – воскликнул мальчик.

Мной все сильнее и сильнее овладевало ощущение нереальности происходящего.

Это – не мой дом!

Я не мог расти здесь!

Под дозированной лаской Наставников, выдергивая сорняки на грядках, выбираясь по ночам из окон в коротких поисках свободы… Это не я! Не я!

Мы поднимались по широкой лестнице, где золотистые прутья прижимали к ступеням протертую дорожку, здоровались с детьми, моющими окна и полы на этажах.

Гигиена. Я понимаю.