пустоту — бессмысленные движения рук и рта. Но мало этого; каждый описывает, как это вкусно, как прекрасно, как восхитительно. Скажи вы что-нибудь — вас объявят сумасшедшим. Лучше уж промолчать. Сохранить репутацию и пойти домой.
Все выходят из ресторана, обсуждая съеденное. Но каждый голоден. У всех усталый вид. Занимаясь бессмыслицей, всегда устаешь. Видно, что каждый до смерти устал от жизни, но они продолжают говорить о еде.
Так же дело обстоит и с любовью. Вы влюбляетесь, делаете должные движения, но никакой любви нет, настоящей пищи нет. Вы просто совершаете движения, предполагающиеся любящим. И мало этого, говорите: 'Как прекрасно!' Где-то внутри себя вы знаете, что ничего не происходит. Но если вы скажете, что ничего не происходит, скажут, что вы не в порядке.
Весь мир живет в грезах. Если хотите жить вместе со всеми, надо быть таким же. 'О, да. Замечательно'. Но это вызывает усталость и изношенность. И вся жизнь кажется длинной бесконечной скукой. Снова и снова одно и то же. Снова и снова вы приходите к одному и тому же краху.
Взгляните! Разве это не ваша жизнь? Ваш ум скажет: 'Нет, не моя; это у других'. Но сознание всегда так защищается. 'Это другие глупы, а не я'.
Мудрый человек думает по-другому. Лао-Цзы говорит: 'Каждый здесь кажется очень-очень умным; я здесь единственный идиот'. Мудрец выглядит идиотом.
Я вам расскажу хасидскую историю. Случилось так: группа евреев из Польши эмигрировала в Америку. В прежние времена в еврейских общинах всегда было так: в местечке был свой мудрец и был свой дурак — для равновесия.
А евреи очень уравновешены. И такое равновесие необходимо. Если в местечке есть мудрец, то местечку нужен и дурак. Иначе, кто удержит равновесие? Мудрец может нагнать слишком много мудрости; может стать немного тоскливо. Он может слишком серьезно начать относиться к своим советам, он может нагнать слишком много серьезности вокруг себя. Нужен дурак: для равновесия.
Редко, но иногда случается так, что один и тот же человек — и мудрец и дурак. Тогда мудрец расцветает прекрасно; тогда не деревня уравновешена, уравновешен сам человек. Так обстояло дело и в этом случае. Местечкового дурака (можете называть его местечковым мудрецом) звали Йосл. Он тоже ехал со всей общиной.
На третий день поднялся ужасный шторм. Жизнь была в опасности. Корабль мог затонуть в любой момент. Поднялась паника, хаос: капитан выкрикивал команды, матросы спускали шлюпки, дети кричали, женщины рыдали, и все пассажиры метались в страхе и смятении по палубе. Только Йослу было хорошо. Он, улыбаясь, наблюдал за всем этим.
Один старик из местечка подскочил к Йослу: 'Это уж слишком. Корабль тонет! А ты что делаешь? Забавляешься?'
Йосл ответил: 'Что ты волнуешься, дядя? Это что, твой корабль?'
Это могли быть слова дурака, это могли быть слова мудреца. Это могло быть и тем и другим. Это и есть и то и другое.
Это — место, где встречаются мудрец и дурак, где мудрец выглядит дураком, где дурак выглядит мудрецом, потому что противоположности тонут друг в друге, и достигается синтез единства.
Мудрецу нечего защищать, он может позволить себе быть дураком. Нельзя позволить себе быть дураком, когда вы знаете, что вы на самом деле дурак; приходится изображать мудрость.
Что я вам твержу: вы всегда создаете противоположное. Вы не один, вас много, толпа. И что бы вы ни почувствовали в себе, вы пытаетесь сделать вид, что все как раз наоборот: чтобы никто никогда не узнал вашу внутреннюю нищету, вашу внутреннюю тупость. Если вы тупы, вы изучаете священные тексты. Можно найти многих, изучающих Тору, Библию, Гиту, Коран, чтобы скрыть свою глупость и тупость.
Случилось так: однажды к рабби Нафтали постучали. Нафтали открыл дверь и, по своему обыкновению, спросил: 'Ты чего пришел?' Человек ответил: 'Я пришел учиться у тебя'. Нафтали захлопнул дверь и сказал: 'Поищи другое место. Я не учитель. Найдешь себе другого, с кем изучать Писание'. 'Но почему же? — спросила Нафтали его жена. — Почему ты его прогнал? Он производит впечатление искренне жаждущего'. 'Те, кто интересуются изучением Писания, по большей части глупцы. Они хотят спрятаться'.
На другой день постучал другой. Нафтали открыл дверь и спросил: 'Ты зачем? Чего надо?' Тот ответил: 'Я пришел, чтобы быть рядом с вами, научиться у вас служить человечеству'. 'Проваливай,- сказал Нафтали. — Ты ошибся дверью'. Жена была поражена. 'Он же не просил изучать с ним Писание. Из него получился бы великий преобразователь общества или что-нибудь такое. Он хотел служить человечеству. Такая чистая, верующая душа. Почему ты отказал ему?' 'Те, кто не знают сами себя, — сказал Нафтали, — не могут никому служить. От их служения в итоге одно несчастье'.
Преобразователи общества — несчастные люди, приносящие несчастье, пока они не познали себя. Как вы можете кому-то служить? И как можно служить человечеству? Вы еще не служили тому маленькому существу, которое в вас. Прежде зажгите свой свет — потом пробуйте осветить другие жизни. Если вы в глубокой тьме и начинаете помогать другим, вы не поможете, а навредите: вас еще нет — кто же будет помогать?
На другой день постучал следующий. Нафтали открыл дверь и спросил: 'А тебе чего?' Тот сказал: 'Я очень глуп. Нельзя ли мне немного помочь избавиться от этого?' Нафтали поцеловал его и сказал: 'Входи. Я жду тебя'.
Это первый шаг к мудрости: понять, что ты не мудр; понять, что никакие уловки спрятать это не помогут.
Тот, кто понял, что он невежда, уже на пути. Тот, кто понял, что он беден, уже на пути в Царство Небесное, к подлинному сокровищу. Тот, кто понял, что он слеп, уже начинает прозревать. Тот, кто понял, что глух, рано или поздно сумеет услышать. И тогда он узнает музыку, музыку существования.
Не пытайтесь высказывать противоположное, лучше узнайте глубочайшее свойство вашего существа. Не прячьте его; откройте его небу.
Если вы его прячете, вы помогаете ему: в темноте оно растет, становится все больше и больше, принимает огромные размеры. Откройте его свету, небу, воздуху — и оно умрет, оно не может жить на свету.
Невежество подобно корням дерева: если вы вытащите их, они погибают. Они не могут выжить при свете. Но если вы их прячете, вы помогаете им расти.
Запомните: не пытайтесь прятать, что бы вы ни чувствовали. Спрятать можно, только создавая противоположное. И тогда вы всегда будете раздвоенным, и никогда вы не станете единым, никогда вы не станете гармонией. А только глубокая внутренняя гармония может узнать гармонию внешнюю. В этом смысл: 'только душа узнает Бога'.
А теперь этот маленький анекдот, он очень важен.
Это один из самых деликатных и важных моментов, который нужно запомнить: агония становится экстазом. Если вы в глубокой агонии, то та же самая энергия, что была агонией, становится экстазом при медитации. Вы будете плясать в экстазе, но это еще не последняя точка: ведь даже в вашем танце остается что-то от вашей агонии. Подлинный танец начинается тогда, когда танец прекращается.
Вы видели танцующую Миру, танцующего Чайтанью; никто не видел танцующего Будду или танцующего Махавиру. Мира и Чайтанья почти достигли цели, но осталась последняя ступенька. Они были несчастны, теперь они счастливы. Они перешагнули свое несчастье. Теперь они в счастье, но его тоже надо перешагнуть. Потому что, пока вы продолжаете быть в счастье, несчастье следует тенью. Противоположности всегда вместе. Если вы пляшете, то рано или поздно вы снова упадете в агонии: энергия одна и та же. В глубине было страдание. Вы его прятали, как рану. Теперь вы выразили его, та же энергия освободилась: вы пляшете. Но вы не перешагнули.
Танец — это хорошо, но танец возможен только на ступенях храма, но не внутри. Никто не достигает Бога без танца, никто не достигает Бога, танцуя. Чтобы агония преобразовалась, надо танцевать. Но преобразованная агония все же агония. Она стала прекрасной, она потеряла свой яд, но все же источник ее тот же.
Я, скажем, рассказываю вам шутку. Вы смеетесь, но в вашем смехе есть что-то от вашей печали, иначе просто не может быть. Сутки напролет вы печальны. Ваш смех — из вашей печали. На самом деле вы смеетесь из-за вашей печали, слишком ее много. Она становится таким напряжением, воздвигнутым напряжением; надо освободиться. Вы громко смеетесь — хорошо, полезно, но ничего духовного. Хорошо, прекрасный терапевтический эффект, но терапию отбрасывают, когда вы на самом деле здоровы.
Если вам приходится постоянно держать при себе снадобье, то значит что-то от болезни еще осталось. Когда хворь ушла насовсем, вы выбрасываете и снадобья. Когда боль ушла, зачем носить с собой удовольствие? Когда страдания больше нет, к чему праздновать? Тогда все ваше существо стало смехом, тогда вы больше не смеетесь.
Совершенный смех похож на отсутствие смеха. В совершенном счастье нет ничего от счастья; если есть что-то от счастья, вы увидите: несчастье ожидает вас за углом. В любой момент оно снова может выскочить и овладеть вами.
Счастливый может стать несчастным. Будду нельзя сделать несчастным: он уже несчастлив, он вне тисков двойственности.
Мальчик тревожится: цадик, мастер медитирует, а не в экстазе.
Ученики хасидов очень экстатичны: танцуют, поют в восторге. Восторг — их молитва, и так должно быть: нет другого способа выразить свою благодарность Богу. Восторг, танец, слезы радости -это единственная возможная молитва.
Мальчик, должно быть, видел многих хасидских учеников, танцующих, преисполненных слезами радости, плачущих, вскрикивающих, обнимающихся в глубокой благодарности, в глубоком памятований Бога. Мальчик, должно быть, видел, что, медитируя, они празднуют.
Он не кажется счастливым, он не кажется празднующим — в нем ни малейшего признака экстаза. Как это так? А он такой великий мастер. Ребенок, должно быть, много слышал об этом великом мастере, слышал, чего тот достиг. Он спрашивает: 'Что же он делает? В его молчании нет экстаза. Чего-то недостает'.
Это детское отношение. Если вы приведете ребенка к Будде, он подумает, что чего-то не хватает. Но если вы приведете его к Чай-танье, он поймет, что все в порядке. Чайтанья танцует, барабаны бьют. Он в экстазе, в восторге — он вне этого мира. Он затерян в неведомом. И ребенок может понять, что что-то произошло.
Быть с Буддой значит быть зрелым. За Чайтаньей могут последовать даже дети. Это и случается с людьми Хари Кришны: детскость, незрелость. Но они думают, что достигают именно так. Поймите, нет ничего плохого в танце. Но надо запомнить: танец, экстаз -только снаружи храма. Внутри все происходит в молчании; само ваше существо растворилось. Кому же тогда танцевать? Вас больше нет.
