Истинный мудрец

молчаливом, спокойном теле становится возможным спокойное сознание. Запомните: никаких разделений. Одна и та же волна выходит наружу и входит внутрь. Это подобно дыханию, выходящему наружу и входящему внутрь, подобно миганию глаза: закрылся — открылся, внутрь -наружу, закрылся — открылся, вдох — выдох. Это две ваши половины, два крыла. Так что, не беспокойтесь. Первое, что надо запомнить: тело свято.

Второе, что надо запомнить. Если вы чувствуете, что от медитации ваше понимание уменьшается, можно быть уверенным только в одном: то, что вы принимали за понимание, не было пониманием. Иначе бы оно увеличилось.

Как оно может убывать? Как оно может уменьшаться? То, о чем вы думали, как о понимании, сознании, было самосознанием, а не сознанием. Это должно было быть сознанием 'я'. Теперь оно уменьшается. Хорошо. Так и должно быть. Вы стоите именно на пути. Сознание 'я' будет потеряно; только тогда возникает сознание.

Самосознание — больное сознание. Люди сознают свое 'я'. Разница очень тонкая. Вы входите в комнату. Можно войти с пониманием, можно войти с сознанием 'я'. Понимание означает, что вы идете с внутренним светом, вы двигаетесь полностью пробужденный. Каждый шаг делается осознанным: идете, подходите, садитесь — все делается в полном сознании. Это прекрасно. Так шел Будда.

Но когда вы сознаете свое 'я', нет никакого внутреннего света. Вы встревожены присутствием стольких людей, они здесь. И вы начинаете ежиться. Вы идете напряженно, с усилием: другие здесь. Что они скажут? Как они скажут? Как они отнесутся к вашему присутствию? Какое составят мнение? Вот что будет. Вы можете хорошо говорить, можете проговорить целый день, но если вас вдруг подвести к микрофону и предложить обратиться к тысячному собранию, вы вдруг начинаете заикаться и запинаться — невротическая реакция. Вы потеряли контроль. Что случилось? Вы слишком сознаете свое 'я'. Вы слишком заботитесь о том, что подумают другие. Сознание 'я' — болезненное состояние.

Если вы достигли понимания, вы говорите с пониманием. Понимание исходит из глубины вашего существа. Оно течет от внутреннего существа к другим. Сознание 'я' течет к вам от чужих глаз. Это боязнь других. Сознание и сознание 'я' прямо противоположны.

Так что, если медитация приносит вам чувство, что ваше понимание уменьшается, это просто значит, что вы за понимание принимаете сознание 'я'. Хорошо. Пусть будет так. Это не потеря. Это уходит болезнь.

Вскоре, когда она уйдет, ваша энергия преобразится. Та же энергия освободится от сознания своего 'я'. Теперь она станет доступной. Вы становитесь пробужденнее. Пробужденность — и жизнь становится благодатью. Сознание 'я' — жизнь становится несчастьем. Пробужденность — и вы достигаете своего существа. Сознание 'я' — вы продолжаете ждать мнений и оценки других.

'Я' всегда боится других, потому что ему приходится зависеть от их мнений, от того, что они скажут. Если они скажут, что вы красивы, вы красивы. Если скажут, что вы хорошие и святые, вы хорошие и святые. Если говорят, что вы нехороший человек, 'я' уязвлено. Оно зависит от мнения других.

Все это парадоксально: другие боятся вас, вы боитесь других. Они сознают свое 'я' из-за вас, вы сознаете свое 'я' из-за них. Вы способствуете болезни друг друга. В достигшем понимания нет никакого 'я'.

В свете знания нет пламени свечки 'я', это просто свет безо всякого источника. Он движется, живет благодатью. Он не тревожится, что о нем скажут другие. Считают ли они его святым или грешником, ему все равно. Он знает, какой он есть: он есть.

И он знает это настолько наверняка, что ему не нужно спрашивать мнения других.

БЕСЕДА ВТОРАЯ

В Ропшице, городе, где жил рабби Нафтола, у богатых людей, чьи дома стояли отдельно или на окраине города, был обычай нанимать человека, чтобы тот присматривал за их собственностью по ночам.

Поздно вечером, когда рабби Нафтали бродил по опушке леса, он повстречал такого сторожа, прохаживавшегося взад и вперед. 'На кого ты работаешь?' — спросил рабби. Сторож ответил и, в свою очередь, спросил: 'А ты на кого работаешь?' Эти слова, как молния, поразили цадика. 'Я еще ни на кого не работаю', — смущенно пробормотал он. Затем он долго прохаживался рядом со сторожем и наконец спросил: 'Не поступишь ли ко мне в услужение?' 'Охотно, но что мне надо будет делать?' 'Напоминать мне', -сказал рабби Нафтали.

СТОРОЖ

Однажды хасидского мистика Йозефа Якоба спросили: 'В чем разница междураввином и цадиком?'

Раввин — обычный священник организованной религии, церкви, синагоги, храма. Цадик — восставший мастер, не принадлежащий ни к какой организации, только самому себе. Рабби — учитель, цадик -мастер. Учитель учит, но сам он не прошел преображения. Цадик тоже учитель, но он учит своей жизнью, самим своим существом, он — то, что мы в Индии называем 'сатгуру' — просветленный мастер — это цадик в хасидской терминологии.

Итак, Йозефа Якоба спросили: 'В чем разница между раввином и цадиком?'

Мастер ответил: 'Цадик помнит, рабби знает'.

Рабби многое знает, но сам он не помнит. Он потерялся в своем знании. Он может быть великим ученым, может быть большим специалистом во всем, что касается священных текстов. Но цадик помнит! Может быть, он многого и не знает, а может быть и знает, но это не важно. Он помнит, он помнит себя. И в этой памяти состоит вся разница.

Спрашивающему трудно было понять, и он попросил: 'Объясните, пожалуйста, подробнее'. И хасид рассказал ему притчу.

Рассказывают, что однажды случилось так: принц своим дурным поведением разгневал отца. И уж так принц повел себя неделикатно, так не по-царски, что отцу пришлось изгнать его из королевства.

Но отец думал, что принц раскается, попросит прощения и вернется обратно. А принц просто исчез. Он не пытался искать связи с отцом. Можно было подумать, что он только того и ждал, как бы сбежать из царства, как бы сбежать из дворца и от отца. Он бродил поблизости от царства, связался с компанией пьяниц, картежников и проституток — худшим сбродом, какой только можно найти. Он стал одним из них. Но не только, постепенно он стал их вожаком. Конечно, он ведь все-таки принц, так уж ему на роду написано.

Прошло много лет. Отец все старел и старел, и все тревожился о благополучии своего единственного сына. Видя приближающуюся смерть, он послал одного из самых умных своих министров вернуть сына обратно.

Министр отправился в роскошной золотой карете, с множеством слуг, чуть не полк отправился за ним. На некотором расстоянии от лагеря оборванцев была раскинута величественная золотая палатка. Министр послал гонца к принцу, сам же не стал себя утруждать. Он остался вне лагеря: войти в него было ниже его достоинства. Нищий лагерь; немыслимо было ему войти в грязную дыру, в которой жил принц и все эти падшие люди. Министр пытался найти контакт с принцем, но общение было невозможно: расстояние уж слишком велико. Так ничего у него не получилось, и он вернулся обратно.

Тогда послали другого, более мужественного. Он был отважен, он понял причину неудачи первого посланца: первый министр не умел общаться. И он поступил по-другому; он отправился одетый, как простолюдин, и без всяких слуг. Он просто пошел и смешался с этой компанией. Он стал у них своим; и постепенно, мало-помалу ему самому полюбилась их свобода. Во дворце было, как в тюрьме: никакой свободы. А здесь каждый был абсолютно свободен. Никто никому не мешал, каждый был предоставлен сам себе. Конечно, это были пьяницы, но они были чудесные собеседники. Конечно, это были картежники, но они были премилые люди.

Второй министр тоже не выполнил поручение: он сам больше уже не вернулся во дворец дать отчет царю.

Царь очень обеспокоился. Казалось, делать нечего. Он обратился с просьбой к третьему министру, не только мужественному, но и мудрому. Это была последняя попытка.

Третий министр попросил трехмесячный отпуск, чтобы подготовиться. Только тогда, не раньше, он сможет отправиться в путь. Царь спросил: 'К чему ты собираешься готовиться?' Он ответил: 'К тому, чтобы помнить себя'.

И ему был дан трехмесячный отпуск. Он отправился к цадику, к мастеру, чтобы достигнуть большей памяти (mindfull — букв. полноты сознания). Вести себя, как первый министр было абсолютно бессмысленно: общение было невозможно. Второй поступил лучше, но тоже потерпел неудачу: не сумел помнить себя. Поэтому он сказал мастеру: 'Помоги мне, чтобы я мог помнить себя и помнить, что я пришел из дворца, чтобы выполнить очень важное поручение'. Три месяца прошли в медитации, методе самовспо-минания, в том, что Будда называл памятованием (букв. полнотой сознания). Затем он отправился.

Он повел себя так же, как второй. Оделся простолюдином, в простую одежду, — и не просто обычным человеком, — он отправился к ним пьяницей. Но он только делал вид, на самом деле он не был пьяницей. И он жил со всей этой честной компанией, делая вид, что он пьяница, делая вид, что он картежник, и даже делая вид, что влюбился в проститутку. Но все это была одна видимость: на самом деле он действовал. И постоянно, как подводное течение, он спрашивал себя: 'Кто я? Зачем я пришел сюда? Для чего?' Он наблюдал себя. Он был наблюдатель. И, конечно же, он добился чего хотел.

И хасидский мистик добавил спросившему: 'Он был цадик'.

Первый — рабби, учитель. Вы тонете в реке, а он стоит на берегу и подает вам разумные советы; но он никогда не прыгнет в реку, чтобы спасти вас. Он и себя-то не может спасти. Он боится погрузиться в реку. Он не владеет искусством плавания, искусством самоприпоминания.

У него нет мужества. Он цепляется за берег, за удаленное место, безопасное, он там, где он уверен в своей безопасности, в своей спа-сенности. Говорит он прекрасно, он все может рассказать вам о плавании, но он не может броситься и спасти вас. Он сам не умеет плавать. Он — рабби, учитель.

Таких учителей можно найти везде. Они стоят столько же, сколько их советы. Их советы заимствованны, они не пришли к ним через их собственный опыт. Это не знание, это знания. Они не прошли через это, это не преобразило их. Это не их; оно не возникло из их сознания. Их существо не кристаллизовано. Ум их полон знаний, а сердце совершенно пусто.