Она чуть подалась под ногами, спружинила, будто толстый резиновый мат, и шагать по этому мату было легко и приятно. Я прошёл немного и обернулся. Видимо, на моём лице отразилось нечто страшное, потому что Ганя вскрикнул и тоже посмотрел назад. А ужаснуться было отчего: наша двенадцатиэтажная, облицованная плиткой кооперативная башня исчезла. Вместо неё стоял такой же, как и остальные, маленький дом с верандой, и только, в отличие от других, окно было открыто и в комнате виднелись занавески в цветочек (мои занавески), а на подоконнике всё так же покоилась стопа рукописей.
Ганя дёрнулся к окну, посмотреть, проверить, но я остановил его:
– Не надо. Мы там были.
– Там ли? – усомнился Ганя.
– Там, там. Ты же помнишь: квартиру они не трогают. Успеем вернуться…
Я сказал: «они». Но кто «они», я не знал. И не знал даже, почему я так сказал. Ну, сказал и сказал, нечего к словам придираться! Для меня в тот момент казалось более важным внезапно появившееся чувство охоты, когда забываешь об опасности (возможной!), когда рвёшься в неведомое не оглядываясь, не осторожничая. Я знал за собой грешок: отмахиваться от реальности, когда подворачивается стоящее дело, помнить только о нём. Дело у нас впереди было явно стоящим, тут уж я голову прозакладывал…
– А если не сможем вернуться? – всё ещё сомневался Ганя.
– Что ты предлагаешь?
– Не знаю… Ну, подождать…
– Эх ты, физик! Ты же сам говорил: учёный должен быть бесстрашным и решительным. По-твоему, лучше бесстрашно сидеть у окна и решительно смотреть на улицу, так, что ли?
– Да ладно, – сказал Ганя, – пошутить нельзя…
– Шути осторожнее. – Я неторопливо пошёл по пыльной дороге.
Ганя шёл сзади и вздыхал: ему очень не хотелось уходить от дома.
Но понятие «дом» растяжимо: мы-то уходили от чужого особнячка, где лишь заоконные атрибуты напоминали о чём-то знакомом.
Мы шли по улице, и пыль от наших шагов висела в нагретом воздухе, медленно и неохотно опускаясь на землю. Жара стояла страшная: что-нибудь под сорок. А в нормальной Москве на нормальной Лесной улице градусник показывал нормальные двадцать пять. Ветер, похоже, сюда и не залетал: пыль лежала перед нами девственно-ровно, а на верандах, на крышах, на ступеньках её не было, и листья гигантских дубов блестели, словно вымытые недавним дождём.
Мы пытались стучать в двери, пытались открыть окна, но неведомые замки оказались надёжными, а вокруг не было даже палки, чтобы подцепить ставни, вырвать язычок замка, заглянуть внутрь: что там? Мы кричали, аукались, но даже эхо не отвечало нам: звук рождался и гас, будто воздух здесь играл роль звукопротектора.
Дома стояли строго друг против друга: восемь – по левую сторону, восемь – по правую. Наш – всё-таки наш! – замыкал улицу с одного конца, за ним начинался лес. С другого – её заканчивал такой же особнячок, отчего эти восемнадцать домов вместе составляли некое каре. Я не очень понимал замысел неведомого архитектора: такая планировка затрудняла дальнейшее развитие посёлка.
Я невольно улыбнулся: привычная логика? Думаю об архитекторе, о развитии посёлка – это естественно. А здесь нет жителей даже в этих домах, так куда же ещё развиваться? И для чего тогда построено это каре?
Ответ напрашивался такой, что его не хотелось произносить вслух: Ганя засмеёт, скажет, что я начитался плохих фантастических рассказов. И будет прав. В самом деле, не для нас же посадили эти жилые грибы – нелепая версия, отбросить её, забыть!
Версия и вправду оставляла желать лучшего. Мало того, что сам посёлок казался бредом сумасшедшего, так я ещё дополнял сей бред совсем уже фантастическими подробностями. Предположим – а это вполне возможный вариант, – мы попали в смежное пространство-время. Гипотеза, конечно, малореальная, но реальность кончилась вместе с дождём. Потом началась фантастика, а её и должно объяснять фантастически.
Итак, смежный мир. Или даже не смежный – дальний, чужой. В конце концов, расстояние особой роли не играет, да и кто знает, как здесь измерять расстояния. Может быть и другое: мы находимся на другой планете, в другой галактике, а дождь-«занавеска» плюс окно моей квартиры – дырка в Пространстве, неизвестно кем и зачем просверлённая. Вариантов много, а ясно одно: это не Земля. Вернее, не наша Земля.
Но для смежного мира здесь тоже кое-чего не хватает. Прежде всего обитателей. Так сказать, сапиенсов. Иначе кто же построил этот посёлок? И, судя по всему, эти обитатели должны быть гуманоидами, а точнее, просто людьми. Ибо только люди могут жить в людских домах: архитектура-то вполне земная. Вот это меня и заставляло принять гипотезу смежного, земного, а не внегалактического мира: я не был антропоцентристом и не верил, что разумная жизнь во Вселенной повторяет нашу.
Как моя квартира соединилась с соседним миром, меня сейчас не очень интересовало. Мне хотелось понять, почему всё-таки посёлок пуст.
– Почему здесь никого нет? – Ганя словно подслушал мои мысли.
– Где здесь? – Вопрос провокационный, но необходимый: что парень думает о нашем путешествии?
– Как где? В посёлке.
– А что это за посёлок?
– Не знаю… – Ганя пожал плечами. – Похоже на среднеевропейский пейзаж.
Ещё один вариант – попроще и менее фантастичный. Но всё-таки:
– Из Москвы в Европу через окно?
– А что особенного? Нуль-переход.
– Нуль-переход – прерогатива фантастов. А ты у нас серьёзный учёный.
– Нуль-переход – уже прерогатива серьёзных учёных, – обиженно отпарировал Ганя, – пока, правда, на уровне домыслов…
– И кто же его устроил, этот нуль-переход?
– Откуда я знаю? Может, кто-то ставит опыт. В МГУ, например.
– И объектом для опыта выбрал моё окно? Вероятность такого события практически равна чему?
– Нулю, – мрачно признал Ганя. – А как ещё объяснить эту бредятину?
Я поделился с ним своими соображениями. Ганя внимательно слушал, иногда усмехался, а потом сказал:
– Бросайте журналистику. Идите в фантасты: у вас получится.
