она носила волосы. Я все время на нее смотрел. Это было ужасно. Я представлял, что кто-то причиняет боль Изабель, как я… как я обошелся с Джейни. С невинной девочкой. Мне казалось, я должен был испытать то же горе, на которое обрек ее родителей. Я должен был представлять ее мертвой. Я плакал. В ванной. В машине. Рыдал.
– Эстер видела, как ты плакал – где-то перед твоей поездкой в Чикаго, – заметила Сесилия. – В ванной.
– Правда? – моргнул Джон Пол.
На миг, пока он переваривал это известие, повисла блаженная тишина.
«Ладно, – подумала Сесилия, – мы закончили. Он перестал говорить».
Слава богу. Ее охватило физическое и душевное изнеможение, какого она не испытывала со времени последних родов.
– Я отказался от секса, – снова заговорил Джон Пол.
Ради бога.
Он хотел рассказать ей, что в прошлом ноябре изобретал новый способ себя наказать и решил отказаться от секса на шесть месяцев. Он стыдился, что это не пришло ему в голову раньше. Секс был одним из величайших наслаждений его жизни. Воздержание давалось ему очень тяжело. Он беспокоился, что она заподозрит его в романе на стороне, – ведь он же, ясное дело, не мог сообщить ей настоящую причину.
– Ох, Джон Пол, – вздохнула в темноте Сесилия.
Эта бесконечная погоня за искуплением, которой он предавался все эти годы, казалась глупой, ребяческой, крайне бессмысленной и характерно непоследовательной.
– Я пригласила Рейчел Кроули на пиратскую вечеринку Полли, – добавила Сесилия и поразилась тому, какой невинной дурочкой была лишь несколько часов назад. – Сегодня вечером я подвозила ее домой. Я говорила с ней о Джейни. Мне казалось, я так хорошо…
Ее голос сорвался.
Джон Пол глубоко, судорожно вздохнул:
– Прости меня. Знаю, я уже не в первый раз это говорю. Я понимаю, что это бесполезно.
– Все хорошо, – отозвалась она и едва не рассмеялась над тем, настолько явной была эта ложь.
А потом они внезапно провалились в глубокий сон, будто накачались снотворным.
– Ты в порядке? – спросил Джон Пол теперь. – Ты хорошо себя чувствуешь?
До нее донеслось его несвежее утреннее дыхание. У нее самой пересохло во рту, голова гудела. Она чувствовала себя слабой и пристыженной, словно с похмелья, как будто они вдвоем устроили прошлой ночью отвратительный кутеж.
Сесилия прижала ко лбу два пальца и прикрыла глаза, не в состоянии больше на него смотреть. Шея ныла. Должно быть, она спала в неудобной позе.
– Как ты думаешь, ты все еще… – Он осекся и судорожно прокашлялся, а затем наконец продолжил шепотом: – Ты сможешь остаться со мной?
В его глазах отражался чистый, первобытный ужас.
Может ли один поступок навсегда определить, кто ты есть? Может ли одно злодеяние в подростковом возрасте списать двадцать лет брака, счастливого брака, и то, что двадцать лет он был хорошим мужем и отцом? Совершив убийство, ты становишься убийцей – вот как это работает для других. Для посторонних, для людей, о которых ты читаешь в газетах. В этом Сесилия была уверена, но применимы ли к Джону Полу правила других? И если да, то почему?
Послышался стремительный топоток по коридору, и внезапно в их постель влетело маленькое теплое тельце.
– Добр-утро, мам, – объявила Полли, беззаботно втиснувшись между ними.
Голову она пристроила на мамину подушку, и пряди ее иссиня-черных волос щекотали нос Сесилии.
– Привет, папочка.
Сесилия взглянула на младшую дочь так, будто никогда прежде не видела: безупречная кожа, разлет длинных ресниц, сверкающая синева глаз. Все в ней было совершенным и чистым.
Они с Джоном Полом встретились глазами, читая во взгляде друг друга отчетливое взаимопонимание. Вот почему.
– Привет, Полли, – ответили они хором.
