4
На кухню его не отправили.
Госпожа Вальдек отвела «родичу» комнату, заставленную роскошной мебелью в стиле позапрошлого царствования. Темный шелк обоев, Ватто с Фрагонаром на стенах, наборной штучный паркет – и ни одной книги. Что взять с аристократов? Чтение, впрочем, имелось. Заметка из «Шаривари» – и еще кое-что, ради чего пришлось тайком заглянуть на остров Ситэ, в университетскую лабораторию.
Он нарушил приказ – впервые в жизни, если не считать съеденного, несмотря на строгий мамин запрет, варенья. Подчиняться не любил, но, если уж соглашался – выполнял все до точки. Директория Общества распорядилась: всем, кто в эти дни взялся за оружие, немедленно покинуть Париж. Огюсту Шевалье, командиру баррикады Сен-Дени, предписывалось уехать из страны – минимум на полгода. Арест погубил бы не только его, но и многих других.
Король-Гражданин не щадил инсургентов.
Огюст решил остаться. Все понимал, со всем соглашался, не пытался спорить. Просто вдруг понял, что сам может отдавать приказы. Его война продолжалась.
Снежинка-маяк вела за собой.
«Дорогой Огюст! Мои главные размышления были направлены... к трансцендентному анализу теории неопределенности... Но я не имею времени...»
Шевалье провел ладонью по лицу, осторожно дотронулся до кипящего болью виска. Галуа не в первый раз помянул Время. Спешил? Но это не помешало Эваристу исписать целую кипу бумаги. Перечитать, многое исправить, разложить по конвертам. «Не имею времени...»
Почему?
Пробравшись в Университет, он достал из тайника бумаги Галуа. Читать думал завтра, на холодную голову. Но, проснувшись среди ночи, решился – и зажег свечу. Разбудил его сон – липкий, странный, как и все, что случилось за последние дни.
Он помнил каждую мелочь.
...По улице Обри-ле-Буше медленно, не спеша шагали мертвецы. Первым хромал усатый старик в незнакомой форме, волоча за собой древнюю аркебузу. За ним ковыляли, тараща слепые бельма, утопленники в рваных бушлатах. «Жабо» из водорослей, лица изъедены рыбами. Следом, будто лава Везувия, пузырилась бурая каша – бурлила, лилась по щербатому булыжнику. Мелькнул лоскут кожи, утыканной иглами; в переулок уползло, извиваясь, бородавчатое щупальце.
Мертвецы шли на штурм баррикады.
Страха не было – лишь омерзение. И бессонница. Огюст плеснул в лицо воды – рукомойник стоял в углу; обтерся полотенцем, сел к столу. Голова трещала, боль расползалась, как дурацкая каша из кошмара. Но он с упрямством фанатика продолжал разбирать строчку за строчкой.
«Из всего изложенного видно большое различие между присоединением к уравнению одного из корней некоторого вспомогательного уравнения и присоединением всех корней. В обоих случаях группа уравнения...»
Он не понимал, не понимал, не понимал...
Снежинка упала к черному горизонту.
Погасла.
Сцена вторая
Иуда по кличке Топаз
1
Жил-был гномик.
Родился он маленьким-маленьким, но с очень большими ступнями, поэтому когда начал ходить, то стал даже не топать, а шмякать.
Шмяк-шмяк-шмяк!
Шмякал он по улицам и площадям славного города Марселя. В этом имелось крупное неудобство: гномикам положено жить не в жарком Провансе, а в уютной холодной Скандинавии. Там не будут дразнить одноклассники, таскать за уши злые учителя, обижать знакомые девчонки. И папаша, в прошлом – торговец, а после разорения – нищий ремесленник, любитель скрасить вечерок бутылкой красного, не захочет по пьянке браться за ремень.
Подрос гномик, о жизни подумал – и пошмякал на север, ближе к холоду.
