Сейчас в Торбене Йене Торвене было очень много от лейтенанта, и очень мало – от сотрудника научного общества. Так много и так мало, что Огюст Шевалье всерьез задумался о будущем рандеву.
Апофеоз
По лестнице он поднимался крадучись, чтоб не скрипели рассохшиеся ступеньки. Опасался засады? Не хотел беспокоить консьержку? Спроси Огюста кто-нибудь – зачем? – он не сумел бы ответить. Наверное, в глубине души полагал, что собирается заняться делом постыдным и противоестественным. Хотя, казалось бы, какой стыд в разговорах с зеркалом?
Странно? Разумеется. Глупо? Вне сомнений.
Но почему – стыдно?!
Ключ провернулся легко, без щелчка. Старушка-дверь, пойдя навстречу жильцу, осталась нема, с гостеприимством распахнувшись и еле слышно закрывшись за его спиной. Узкий коридорчик дышал пылью. С незапамятных времен и, пожалуй, до скончания веков в нем поселился запах подгоревшего теста.
Впотьмах Шевалье разулся и шагнул в комнату.
Он едва не бросился к зеркалу, словно мальчишка – к сговорчивой шлюхе. С трудом удалось взять паузу: зажечь свечи, сесть в кресло, перевести дух. Сердце отчаянно колотилось о ребра. Мелко дрожали, вцепившись в подлокотники, пальцы. Огюст велел себе сидеть до тех пор, пока дрожь не пройдет.
«Вдох-выдох. Вдох... выдох...»
Отвлекающий маневр не удался. К осознанному, но не побежденному влечению пришла на помощь изменница Логика. У Логики был голос пухлого Николя Леона: «Желаешь вырваться из паутины, Огюст, Огюст? Всюду ложь, полуправда, иносказания? Хочешь большего? Тогда тебе требуется
Намек был прозрачен: он нуждался в Оракуле, таящемся в глубинах Зазеркалья.
Глядя в розоватую гладь «psyche», Огюст представил себя чернокнижником, проводящим магический ритуал. В зеркале отразилась кривая усмешка. Глаза слезились, лицо напротив расплывалось, с ехидством гримасничая. Шевалье показал отражению язык – и торопливо заговорил.
– Ты оказалась права, Бриджит. Спасибо. Я выздоровел – и тут же заболел снова. Но не тобой. Ты забыла или не захотела предупредить меня...
В зеркале, словно ожидая его слов, начался снегопад. Снежинки летели белые, пушистые, с легким персиковым отливом. Казалось, их подсвечивает закатное солнце. Снегопад усиливался, превращаясь в метель. Лицо Шевалье исчезло. Вместо него в кружащемся вихре возникла знакомая комната, но уже без Огюста. На кровати сидела баронесса Вальдек- Эрмоли – в кисейном пеньюаре, забросив ногу за ногу.
Она была так хороша, что Огюст забыл цель нынешнего «сеанса».
– Я не могла тебя предупредить. Я сама не знала, что с тобой произойдет...
Баронесса не размыкала губ. Ее голос звучал не из зеркала, а от реальной кровати. Очень хотелось оглянуться, но Шевалье пересилил себя.
– Ты не виновата, Бриджит. Вина на мне. Теперь меня тянет к зеркалу, как забулдыгу – к бутылке. Смогу ли я удовлетвориться со временем, пресытиться – и успокоиться? Или все будет лишь ухудшаться?
Фигура баронессы затуманилась, окуталась роем снежинок. Из глубины зеркала донесся хрустальный звон: «Новенький-новенький!»
– Удовлетвориться со временем? – Бриджит охрипла. Щеки баронессы покрыла колючая щетина, нос вывернулся кабаньими ноздрями. – Вам уже мало женщин, сэр? Вы решили затащить в постель Время, эту поминутную сучку? Goddamit! Занятная идейка! Я тоже не прочь попробовать...
На кровати, осклабившись, сидел герр Бейтс.
– Вы? – горячая кровь прилила к щекам Огюста. – Прятались под личиной, но не вытерпели?!
Издевается желтозубый оскал. Чернеет дыра пистолетного дула. Из ствола, змеясь, бьет синяя молния. Вспышка прочищает мозги, выжигая душный туман.
– Это ты убил Эвариста Галуа! Ты, сволочь! С Дюшатле у вас не вышло, и с д’Эрбенвилем – тоже. Галуа суждено было жить! Жить и сделать великое открытие. Но вас это не устраивало. И тогда ты явился к пруду в
