Гудки. Нет, это не врач. А кто? Милиция? Все было просто прекрасно, и сразу стало так плохо… Дурная привычка мыслить цитатами. Память сразу подсказала, как дальше: «…обул он белые тапочки и ушел навсегда.» Пародия Иванова на Асадова. Сейчас ее уже не помнят. Надо побриться. Некрасиво ехать в больницу заросшим…
Господи, о чем я думаю!
Мыльная пена из флакона. Завтра сменю лезвие, это затупилось. Хорошо, что у меня газовая колонка. Всегда горячая вода… Антошка в реанимации. На него напали. Тихий, смирный ботаник Антошка. Наглая, пьяная гопота. Что у него можно было забрать? Мобильник? Стипендию? Часы? Куртку? Куртку я ему подарил в прошлом году, она еще совсем новая…
— Твою мать!
Порезался. Ничего, ерунда. Прижгу туалетной водой.
Зимой надо долго одеваться. А я еще специально тянул время. Ждал, пока сойдет девятый вал паники. Шерстяные рейтузы. Теплые носки. Рубашка. Какие-то ублюдки измордовали моего сына. Найду, из-под земли достану… И что? Джинсы. Свитер. Я и в школе драться не умел. Не снайпер. Не следопыт. Не ветеран локальных заварушек.
Никто.
Мститель ты хренов, Золотарь.
Утешительно светился монитор. Мимоходом я бросил взгляд на текст, выведенный на экран.
Первую редактуру этой ахинеи я уже сделал. В оригинале все было гораздо круче. Войны ждали так, что согласование падежей считалось дурным тоном. «Не имею привычки, — сообщил автор в личной переписке, — перечитывать свои тексты. В книге важна мысль, а не то, как кого обозвали.» К счастью, издательство дало мне карт-бланш — править текст, не советуясь с гением. Ему отправят на сверку все целиком. Гамузом, как говорила моя бабушка. И гений примет без возражений. Разве что скрипнет в интернете, что я убил его драйв и засушил живость языка.
У него в оригинале владыки скрипели не зубами.
Исправить опечатку в слове «облажающая»? Ни за что. Она имеет шанс проскочить мимо корректора. Книга выйдет в свет, и я получу удовольствие. Наверное, только я — больше никто не заметит.
Золотарь! Ты полный придурок!
…шевелись!
Ботинки. Шарф. Старая дубленка. Надо взять денег. Санитары, врачи, медсестры — свора вымогателей. Тут десятка, там сотка. Тысячи за операцию. Капельница за свой счет. Наша бесплатная медицина — самая дорогая в мире. Ну не самая, это я вру. Но если сравнить мою зарплату со ставкой редактора в каком-нибудь «Baen Books»…
Кепка.
Наличности дома было в обрез. Цапнув НЗ — три сотни долларов, отложенных с лета — я вылетел на лестничную клетку. Там копошилась тетя Паша — хмурая, вечно простуженная уборщица. Подъезд скидывался по «пятаку» с квартиры, арендуя ее на месяц.
— Доброе утро!
— Здрасте, теть Паш. Извините, я очень спешу…
— Ага. Я уже.
Освобождать лестницу она не торопилась. Стояла на карачках, елозила тряпкой. Одна ступенька, другая; третья… Прыгать через нее? Я не кенгуру. А тетя Паша — тот еще барьер. Подберут меня внизу, свезут в реанимацию за казенный кошт. Сэкономлю на такси.
Паника отступила на заранее подготовленные позиции. Ее место занял юмор — черный и вонючий, как гуталин.
— Тетя Паша! Дайте пройти!
Ей следовало играть в театре. Вы бы видели, с каким кряхтением она поднялась, вытерла трудовой пот, как посторонилась, обдав меня презрением… Будь я режиссером, велел бы ей хлестнуть негодяя тряпкой — и аплодисменты обеспечены. Но я не был режиссером. И сын мой ждал в больнице.
Улицу я пролетел галопом.
— В неотложку!
— Пятьдесят гривен.
