— Тебя часто били по яйцам? — догадалась Натэлла.
— Иди на фиг, жиртрест. Нас учили, как спасать.
— Сам жиртрест.
— Хва-а… хватит…
— Что — хватит?
— Кончай меня-а… трясти…
Золотарь в жизни бы не признался, что говорит не пойми с кем. Требует. Настаивает, лишен возможности назвать собеседника по имени. Но мельтешение услужливой, черт бы ее побрал, информации прекратилось.
— Хорошо, — со знанием дела сообщил Карлсон. — Басит, етить… Слышишь, Натка? Басит. Значит, хорошо.
— Почему?
— Вот если бы дискантом, тогда хреново… Эй, Фаринелли! Ты как?
В другое время Золотарь послал бы Карлсона в задницу. Но сейчас, слыша, как срывается голос хохмача, как дрожат его руки… Карлсон боялся до мокрых штанов. И боролся со страхом, как умел.
— Живой… Как Шиза?
— На диванчике. В обмороке.
— Врача вызвали?
— Тебе?
— Нам.
— Ага. Едут, етить-колотить…
— Долго они… едут…
— В центре пробки.
— В жопе у них пробки…
От брани полегчало. Или от Карлсонова кис-киса? Боль сползла ниже, притихла, облюбовав себе внутреннюю поверхность левого бедра. Должно быть, сплошной синяк. Шиза во второй раз промахнулась. Или это он успел так ловко повернуться?
— Где Рита?
— В ванной. Макияж наводит.
— Нашла время…
— Дурак ты, — беззлобно сказала Натэлла. — Дурак с яйцами. Ой, слава богу, что с ними…
— Ты рукой, — дал совет Карлсон. — Потрогай. Сразу и выясним, что с ними.
Бегемоточка улыбнулась:
— Да я хоть чем. Лишь бы все в порядке. Я тебе нравлюсь, Золотарь?
— Ы-ы…
— Это значит «да»?
— Это значит отпусти мои ноги. Попробую встать.
— Ты куда?
— В сортир.
— Я с тобой!
— Брось, Натэлла…
— Это ты брось! Нечего стесняться…
— И что ты там будешь делать? Держать пострадавший орган?
— Понадобится, придержу. И вообще, не ходи никуда.
— Почему?
— Сперва ты должен показаться врачу.
— И что мне теперь? Терпеть до прихода врача?
