Я поклялся. Он удовлетворенно кивнул и сказал:
— Я боюсь всеобщего бунта. Люди быстро теряют доверие к нам. На улицах уже случаются мелкие стычки черни со стражниками, о которых вы, очевидно, наслышаны. Боюсь, что назревают серьезные события. И людей можно понять. Если мы не смогли остановить дождь и сохранить урожай, как они могут доверять нам? Тем не менее я люблю свой город со всеми его болячками, и мне проще умереть на дыбе, чем видеть, как он разваливается.
— Но почему же воскресители ничего не предпринимают? — спросил я. — Ведь магистрат регулярно устраивает встречи с ними. Что они говорят?
— Если вы имеете в виду Джениндера и Кассини, — сказал он с отвращением, — то им и сказать-то нечего. Они приходят на наши заседания, отделываются пустыми обещаниями, забирают свою десятину и удаляются.
— А что же Гэмелен? — спросил я. — И другие воскресители?
— Они прекратили свои посещения магистрата или их не пускают — я не знаю. Но могу вам сообщить, что в храме Воскрешения была настоящая битва и среди победителей не оказалось тех, кто мог бы стать нашим другом.
— Но ведь есть же вещи гораздо более серьезные, чем просто борьба за власть, — сказал я. — Пусть Джениндер дурак, а Кассини лжец. Но они же действительно искусные воскресители. Почему же они не помогут родине? На мой взгляд, дело не в их заговоре, поскольку тем самым они вредят себе так же, как и нам.
— Фактов у меня нет, — сказал Эко, — а выглядеть сплетником мне бы не хотелось.
— Ничего страшного, господин Эко, — ответил я. — Если слухи хоть что-то могут объяснить, я ни в коем случае не сочту вас сплетником.
— Вы слышали о странных событиях в храме Воскрешения? Или, может, даже видели? — спросил он. Я сказал, что слышал. — Ну так вот, что касается этих странных огней и дымов. Похоже, что Кассини и его приятели занялись злым колдовством. С какой целью, слухи умалчивают. Однако утверждают, что эти занятия черной магией отнимают у города естественную энергию и магическую защиту. Вот почему все заклинания, которые должны были помочь нам, не сработали или оказались настолько слабы, что их можно отнести к неудачам.
— А вы верите в эти истории? — спросил я. Эко еще раз устало и протяжно вздохнул:
— Очень не хотелось бы. Но поверить заманчиво, поскольку такие факты многое объясняют.
— Заодно они освобождают Ориссу от предполагаемой вины в оскорблении богов, — сказал я.
— Так-то оно так. Да только какой смысл в спекуляциях на слухах?
Эко допил предложенный ему бренди и поднялся:
— Если что-нибудь услышите от Серого Плаща…
— Немедленно дам знать, — сказал я.
И он удалился, оставив после себя длинный шлейф вопросов без ответов.
Что оставалось делать? Только надеяться. Но в этом году у матери-надежды груди были пусты, и наши беды не думали заканчиваться. Перед самыми морозами произошло самое худшее.
Это был один из тех идиллических первых зимних вечеров, когда так приятно сидеть у очага, чувствовать, как окна защищают тебя от пурги за окном, и вскоре можно пойти в ванную и затем лечь в теплую постель пораньше. Мы с Диосе занялись любовью на широкой перине. Затем, вспомнив о существовании всего остального мира, я поднялся, чтобы подбросить дров в очаг и налить по глотку бренди перед сном. Протягивая Диосе бокал, я заметил, как раскраснелось ее лицо, но решил, что это от наших упражнений. Когда я отвернулся за своим бокалом, послышался стон и затем звон бьющегося бокала.
Я резко обернулся, испугавшись за нее:
— Что случилось, любимая?
Не отвечая, она лежала, схватившись за голову, с лицом, искривившимся от боли.
— Ты больна, — встревоженно сказал я. — Сейчас я приведу лекаря.
Она слабо проговорила:
