равняйсь!
– Не забудь, у нас в четверг мероприятие. Не вздумай умотать со своей Жирафой в какие-нибудь прерии. Привези доктору Игорю сувенир.
– Какой, Виталенька?
– Ох, ты лучше в этом разбираешься. Что-нибудь дурацкое, но с претензией и надписью «PARIS» покрупнее. И пожалуйста, не любезничай так с Эммой Петровной. Она получает достаточно для того, чтобы обойтись без «спасибо».
– В свою очередь, пожалуйста, не называй Сесиль жирафой.
– Честь имею.
– На здоровье.
В американских фильмах так целуются супруги перед тем, как подписать бумаги о разводе.
Прелестное утро! Светочка честно забралась обратно в кровать, повалялась полчаса и поняла, что совершенно не хочет спать. Надо будет попросить Сесиль сразу из аэропорта заехать в Сорбонну. Хоть бы догадалась встречать одна. Мы купим пива, посидим на ступеньках, а потом пройдем через мост. Нет, черт побери, наверняка сразу не получится: моя любимая французская жирафа обязательно притащит в Орли веселую компанию, полную самых сумасшедших планов, и мы дружно помчимся слушать какой-нибудь замшелый цыганский хор. Может, подарить ей на день рождения живого медведя?
Светочка старалась не думать о том, куда поехал Виталий. То есть не просто – куда, а КУДА? В каких своих дебрях бродит сейчас этот самый близкий и самый чужой человек в ее жизни? Там страшно или весело? Может, он просто лежит на ослепительном белом песке и смотрит на море? Или пьет дочерна в грязном портовом кабаке? Ну же, перестань, ты не хочешь об этом думать, верно? Тебе не нужны, НЕ НУЖНЫ его тайны, это нарушило бы весь твой привычный образ жизни. Но признайся, той ночью тебе стало не по себе, когда он приподнялся на локте, спокойно посмотрел тебе в глаза и своим обычным менторским тоном произнес: «Запомни: „любовь“ – это самое отвратительное слово, которое я знаю».
Все, все, все! Чемоданы к бою! Часы, трусы, носки, чулки (обязательно что-нибудь забуду), три зажигалки (спорим, все потеряю?), джинсы, свитер, платье-коктейль, очки, открытки, альбомы («доброе утро, Эмма Петровна!»), зубная щетка (фигушки, в Париже куплю), туфли, бриллианты, паспорт, билет… Уф! Боже мой, что это у нас сегодня с Калерией Карловной? Кажется, на кухне что-то разбилось.
– Эмма Петровна, вы плохо себя чувствуете?
– Светлана Вениаминовна, умоляю, простите меня, я разбила вашу любимую чашку!
Ах вы, бедная моя старушка, зачем же так волноваться? Вся красными пятнами пошла, руки трясутся.
– Оставьте, пожалуйста, и не смейте переживать по такому дурацкому поводу! У меня никогда не было любимой чашки, это предрассудки! Вы же знаете, я всегда беру из шкафа первое, что подвернется под руку. Вы придумали себе, что мне нравится эта чашка, и всегда ставите ее ближе всего. Понимаете? Теперь будете ставить другую!
– Ах, майн готт, какой неудачный день! – Ну вот, расплакалась.
Что там капают старушкам? Валокордин? Корвалол? Виталий бы живо что-нибудь придумал.
– Да перестаньте! Сядьте и успокойтесь!
– Я заплачу…
– Так вы уже плачете.
– О нет, я хотел сказать: платить буду…
– Ну, миленький, этак вы скоро вообще на немецкий перейдете. Вот уже ударения путаете…
Вот тут нормальный человек уже бы посмеялся и успокоился, а она нет – и вовсе в слезах утонуть решила. Сколько там до самолета? Сейчас Виталий приедет, а у нас чашки битые и пожилая дама в истерике.
– Я… хотел поговорить… с вами.
– Слушаю вас, Калерия Карловна.
– Я хотел… попросить… У меня все-все уехал в Германию. Я не поехал. Виталий
