Дрягина.
– А как… – заикнулся было Саша, но Валерка поморщился, мотнул головой:
– Потом поговорим. – Глаза у него были красные и воспаленные.
Казалось, эти кошмарные похороны никогда не кончатся.
Саша чувствовал себя совсем погано. Теперь он стоял не один, но ощущал ужасную неловкость из-за Дрягина. Казалось, Валерка сейчас заплачет или очень громко что-то скажет… Чтобы хоть немного отвлечься, Саша стал рассматривать стоящих людей. Вот эти двое, с одинаково серыми, опустошенными лицами, – наверное, родители. Мишка никогда о них не рассказывал. А о чем он вообще рассказывал, а? Смотри-ка, Шестаков, оказывается, ужасно похож на мать. Был похож… А вон там, в длинном, до земли, черном платье – конечно, Петухова. Другого такого шрама на носу, наверное, во всем Питере не найдешь. Эффектная дама, ничего не скажешь. Даже цветы – Саша никогда в жизни не видел таких темных, почти черных роз. Прав Мишка, сильно из толпы выделяется. Был прав…
Валерка тихонько потянул его за рукав, отвел в сторону.
– Не могу больше, – хрипло пожаловался он, – у тебя покурить есть? Сигареты дома забыл.
– А здесь… можно? – Саша хорошо помнил, что на бабушкиных похоронах закурил, только выйдя за ограду кладбища.
Валерка замотал головой:
– Давай, а то помру. – Сразу сделал глубокую затяжку, чуть не закашлялся. Но сдержался, закрыв рот рукой. Лицо его побагровело. – Все «Беломором» травишься? – просипел, едва отдышавшись.
Саша кивнул. Любые разговоры казались ему сейчас неуместными.
– Ты на поминки поедешь? – не унимался Валерка.
– Я? Нет. Неудобно. – Саше захотелось немедленно отойти от Дрягина. – Может, помолчишь?
– Ага. – Валерка как-то странно кивнул – вместе и головой, и шеей. Саша вгляделся в него повнимательней и вдруг сообразил, что Дрягин безобразно – ну просто вдребезги! – пьян. Задохнувшись от возмущения, Саша уже в следующий момент позавидовал Валерке. Стакан водки был бы сейчас, наверное, очень кстати. Может, хоть тогда бы, расслабившись, смог бы по-человечески погоревать вместе со всеми?
Немного в стороне стоял высокий красивый парень лет двадцати пяти. Он стоял очень прямо и ближе не подходил, хотя явно пришел на Мишкины похороны. Лицо его время от времени искажала уродливая судорога. Саша был готов поклясться, что этот парень сейчас изо всех сил сжимает кулаки в карманах, чтобы не расплакаться. «Это же Мухин!» – вдруг сообразил Саша. Сразу припомнилось емкое Мишкино: большой и красивый – небольшая пауза, – как динозавр. Точно. Было в Толе что-то грациозно-тяжеловесное, от диплодока.
Все задвигались, зашевелились, стали слышней всхлипы, прорвались чьи-то судорожные рыдания. К Дрягину с Сашей подошла маленькая старушка в черном, тихо сказала: «Прощайтесь».
Саша заставил себя подойти и взглянуть на осунувшееся, синевато-белое лицо в гробу и испытал даже что-то вроде облегчения от того, что этого совершенно чужого и незнакомого человека сейчас закопают в землю. Мишка был совершенно не похож на себя.
Все. Через пятнадцать минут гора цветов скрыла под собой небольшой песчаный холмик и гипсовую плиту. Просто «Шестаков Михаил». «До отчества не дожил… – с горечью подумал Саша, чувствуя, как его начинает затоплять тоска. – Эх, если бы я мог поставить памятник, – нашел бы плиту гранитную, потемнее, построже, и выбил бы „Лейтенант Шестаков, по прозвищу Рэмбо“, а там пускай думают – лейтенант ЧЕГО. А еще, может быть, „Валдайчик“ наш изобразил… И чтоб без фотографии. От веселых лиц на памятниках сразу глаза щиплет. А от суровых – стыдно становится».
Саша задумался и не заметил, как народ потихоньку потянулся к выходу.
– Идем? – глухо спросил Валерка.
Саша покачал головой:
– Нет. Я пойду пройдусь немного. Здесь бабушка недалеко похоронена. Зайду к ней.
Дрягин, как обычно, покивал, протянул руку: прощаться. Но пожать не успел. Прямо перед ними остановилась Носатая.
– Дрягин и Самойлов? – ужасно казенным тоном спросила она, как будто собиралась
