мальчишка. Мишка боксер. Словом, ничего страшного.
Мы с Кабаном отошли метров на двадцать, в какой-то темный тупик. Я спросил:
— Ну, в чем дело?
Кабан, слегка покачиваясь, начал речь:
— Ты, гад, продать хотел. Много видишь — без глаз останешься! — И дальше в том же роде.
— Я с тобой с пьяным разговаривать не буду, — сказал я и хотел идти назад.
Кабан загородил дорогу. Он стоял сгорбившись, свесив руки до колен, как шимпанзе в школьном учебнике зоологии. Конечно, надо было сразу дать ему в морду. Но это не так?то просто — первым ударить человека…
Вдруг я увидел, что к нам бежит горбоносый. Я оттолкнул Кабана, но он вцепился в мой рукав. Горбоносый забежал с другой стороны. Я дернулся назад, оступился, и мы все трое полетели в водосточную канаву. Кабан оказался внизу, на нем я, на мне горбоносый. Он ударил меня по голове, но не сильно, видно, замахиваться было неловко.
Я и тогда не испугался. Ведь через пару секунд подбежит Мишка — и все кончится. Но прошла не одна пара секунд — Мишки не было!.. И тут мне действительно стало страшно. Ведь я даже приподняться не мог в канаве. Хотел сбросить горбоносого — не вышло. Кажется, я что?то закричал — не помню…
Вдруг я почувствовал, что горбоносый вскочил. А еще через несколько секунд меня подняли, отряхивали, спрашивали о чем?то. В темноте между сараями метнулась белая рубашка горбоносого. Камень, кем?то брошенный вслед, гулко ударился в деревянную стенку.
Я разглядел подбежавших. Павел, седой железнодорожник, сидевший в закусочной, какой?то невысокий мужчина лет сорока, судя по опилкам на потрепанном пиджаке — плотник…
Кабана тоже вытащили из канавы. Он не успел еще толком сообразить, что произошло. Плотник и седой железнодорожник держали его за руки. Павел схватил меня за руку, крепко потряс:
— Спасибо, друг! Я, понимаешь, первый день тут. Работать приехал, не знаю никого. Растерялся, понимаешь.
«А Мишка?» — вспомнил я и оглянулся. Мишка все стоял у входа в «Голубой Дунай».
Павел сказал:
— Главное, черт их знает, сколько их тут. Вон, — он кивнул в Мишкину сторону, — тоже небось из ихней шатни. Высматривает, гад!..
Толстая баба, с мешком в руках, наблюдавшая с крыльца за развитием событий, глянула на Мишку с некоторым беспокойством. Я сказал:
— Нет, это не ихний.
Плотник, небритый, с маленькими хитрыми глазками, рассказывал:
— Гляжу, бежит этот шпингалет вертлявый. Ну, уж я ему и сообразил! Как я ему…
И показал, как дал шпингалету пинка и тот метра три пахал землю носом.
Через пыльную площадь и дальше, по темным улицам, мы вели Кабана в милицию. Сзади шел Мишка — и с нами, и не с нами. Потом к нему присоединилась толстая баба с мешком под мышкой — любопытство все?таки взяло в ней верх над осторожностью.
Сперва Кабан держался уверенно, то и дело вызывающе вскидывая голову:
— Ну, пошли, пошли! Ведите! Ну?!
Но когда мы перешли железнодорожную линию, сбавил тон и уже довольно растерянно кричал плотнику:
— А чего ты руку выкручиваешь?
А еще шагов через пятьсот он уже взвыл плачущим голосом:
— Ну чего вы мне зазря дело шьете? Что я, крал? Крал? Ну, выпил, поскандалил. Так ведь мне ж тоже в морду дали!
— Я тебе, мерзавец, покажу «зазря»! — возмутился седой железнодорожник. — Ты у меня пять лет получишь! Мер?за– вец!
— Ведь два месяца как срок отбыл… Жена у меня…
— Вот и надо ее от такого мерзавца избавить.
Тогда Кабан сел на землю и визгливо, без слов заплакал. Он плакал, как трус, — его не было жалко. Мы молча ждали, когда он кончит.
Вдруг Павел кивнул на Мишку, одиноко стоявшего в стороне:
