Достоевского держит в напряжении прежде всего нашу мысль, потом уже любопытство. Поэтому поклонники легкой словесности, любители поразвлечься книжечкой с классикой предпочитают дела не иметь. За что и расплачиваются, как правило, не только эмоциональной, а и интеллектуальной посредственностью.
И наконец, классика — наша устойчивость в жизненных штормах. Любовь обманет, удача уйдет, работа разочарует, но Шекспир на книжной полке всегда Шекспир, Пушкин всегда Пушкин, и, значит, жизнь имеет смысл. Классика — духовная история человечества, она, как и всякая история, помогает понять современность.
К сожалению, все эти рассуждения, даже если они <...>[2].
Обычно в таких случаях говорят, что не стареет и вообще не может стареть, ибо человеческие эмоции не изменились со времен Гомера — мы так же любим и так же ненавидим. Будь оно так на самом деле, это, пожалуй, доказывало бы лишь несостоятельность литературы: зачем она, если под ее воздействием человек никак не меняется? К счастью, все обстоит по– иному. Биологический аппарат наших эмоций, вероятно, со времен Гомера не изменился. Но человеческие отношения изменились неузнаваемо — и любим, и ненавидим мы не так. Благородному шекспировскому Отелло и в голову не мог прийти выход, найденный Пушкиным спустя двести лет: «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим». В свою очередь, пушкинский Онегин принял вызов Ленского из соображений чести — предположение, что убийство друга, к тому же почти мальчика, будет сочтено подлым и преступным, даже не рассматривалось.
Мир человеческих эмоций изменяется, как и мир вообще.
Конечно, трагедия Шекспира и роман Пушкина по-прежнему принадлежат к самым любимым и самым читаемым книгам — надеюсь, этот факт доказывать не нужно.
Но есть ведь и другие факты.
Первую нашу классику, «Слово о полку Игореве», мы читаем сегодня в переводах — лишь специалистам доступен устаревший язык.
Потрясавшие некогда умы Дефо, Свифт, Рабле и совсем близкий нам по времени Диккенс все больше отходят в область детского чтения. И Марк Твен, и Гюго, и Киплинг.
И еще признак «старения» — классика теряет врагов. Пороки постепенно приспосабливаются к классике, как микробы к антибиотикам. Духовные наследники Тартюфа от души смеются, слушая диалоги Мольера, и иной сегодняшний Иудушка Головлев норовит защитить докторскую по Салтыкову–Щедрину.
К тому же одни классики «старят» других. Скольких прекрасных стилистов невольно потеснила точная и гармоничная проза Чехова! А Пушкин? Ведь и до него были классики. И не их вина, что необъятный гений Пушкина вобрал в себя и Державина, и Жуковского, и весь русский XVIII век.
То, что сегодня классику читают не так активно, как современную литературу, само по себе не страшно. Думается, так и должно быть — по крайней мере, было всегда. В тридцатые годы прошлого века самыми популярными были современные писатели — Пушкин и Гоголь. В шестидесятые — тоже современные: Тургенев, Достоевский и Толстой. В начале нашего века думами читателей владели опять?таки современники: те же Толстой, Чехов, Горький, Андреев. Это естественно: у каждого дня свои заботы, а прямой ответ на вопросы жизни действует на нас сильней, чем аналогия, даже очень глубокая. Вот если бы современную литературу читали меньше, чем классику (а так, между прочим, и было лет двадцать назад, в пору пресловутой «теории бесконфликтности»), тогда стоило бы бить в набат: это значило бы, что сегодняшняя изящная словесность явно не выполняет своих общественных задач, отражая действительность робко и неглубоко.
Беспокоит другое.
По данным одного исследования, к современной книге половина читателей обращается по совету знакомых. А вот к классике — всего 12 процентов. В полтора раза чаще классику берут по необходимости (работа, учебная программа и т. п.). Может, классика действительно в какой?то степени теряет позиции в наших разговорах и размышлениях, в практике, в нашей жизни?
Инженер Волков считает, что теряет и что виновата сама классика, в силу чего некие репрессивные меры против нее представляются ему актом полезным и справедливым. Но мне кажется резонным сперва разобраться, в чем виновата классика, а в чем мы, читатели.
Людей, защищающих классику от любых нападок, понять легко. Но давайте будем объективны — попытаемся понять и тех, кто с разной степенью категоричности призывает «освободить» современность от классики. Проще всего было бы решить, что это воинствующие невежды, а то и вовсе маленькие Геростраты, из одного лишь честолюбия рвущиеся с факелами к полкам библиотек. Но тогда как быть со знаменитой статьей Писарева «Белинский и Пушкин»? Как быть с дерзким призывом молодого Маяковского «сбросить Пушкина с корабля современности»? Или с толстовской критикой Шекспира? Люди были, что и говорить, не
