просто стыдно! В аспирантуру из?за тебя не пошла. А ты только прошлой осенью догадался ко мне подойти… Долго же изучали вы кадры, товарищ начальник отряда!
Шутки шутками, а приходится мне тут сурово. Рабочих дали мальчишек, студентов — сама, мол, недавно окончила, так что в самый раз. Они уже, естественно, выдохлись, а нам еще неделю идти, не меньше — просто не знаю, как дальше. Да и я, честно говоря… Вчера шли по карнизу, два раза оступилась, а тут обрыв метров сорок, и уцепиться не за что. Но к вечеру так устанешь, что все равно, хоть с обрыва, и думаешь об этом не как о смерти, а как об отдыхе.
Прошли мы много, то ли двести пять, то ли двести одиннадцать, маршрут у Олега, он считает. А я считаю дни. Зачем — и сама не могу понять. И меня до ноября не выпустят в отпуск, и ты сюда не приедешь. А я считаю…
От базы мы ушли на десять дней. Там двое суток до тракта. Потом еще двое до железной дороги. Да трое суток поездом, да трое суток до вашей базы. Борька, три недели до тебя!.. Дойдем до перевала, и начну сматывать ниточку, каждый день будет днем к тебе.
А вообще?то ребята мне попались ничего. Особенно Олег. Когда я разбила колено, он два дня нес мой рюкзак и вообще всячески ухаживал, правда, не совсем бескорыстно. Но, кажется, примирился с тем, что этот маршрут не увеличит число его любовных побед, и теперь мы с ним приятели.
Он мне каждый день рассказывает о своих девчонках, а я ему о тебе. Жаль только, стихов он не любит. Помнишь, Борька, мои любимые: «Нежность глушила я, нежность душила я…» Попробуй задуши, когда она сама вот–вот задушит меня. Борька, куда уходит нежность? Ведь тебе достается только маленькая капелька, и ты так редко рядом. А все мысли, которые ты не узнаешь, все слова, которые ты не услышишь, все то, что душит меня по ночам, — куда это уходит? Иногда мне кажется, что вся эта бесприютная нежность существует и вне нас, собирается вместе и висит над городами печально и смутно, как облака, не ставшие дождем.
Боря, возьми меня на тот год к себе, а? Хоть поварихой, все равно. Ну что за жизнь такая — за семь месяцев виделись двенадцать дней. Возьми, Борь… Бог с ним, с моим дипломом! Все равно я и тут за повариху, и миски мою, хоть и начальник… Не сердись, Борь, и не обращай внимания, что я так ною. Ведь сам же говорил, что раз в месяц я имею право поскулить. Вот и пусть сегодня будет тот самый раз.
И вообще, Борька, грустно мне сегодня, грустно… Вот идем мы, камней у нас полны мешки, и, по–моему, не зря тащим их на базу. Если пласт не обманет, года через четыре будет тут рудник. Придут дорожники, и останется от них дорога, от строителей останется поселок. А мы свернем палатку, выдернем колышки, и останутся только дырки в земле. Приедем когда?нибудь — даже похвастаться нечем…
Ладно, Борька, надоела я тебе, наверное, со своим нытьем. Отдохни до завтра, и я отдохну. Костерик наш — еле–еле, ребята спят, да и мне пора — ведь встаем мы в три, чтобы побольше пройти до жары. Боренька, не снись мне сегодня, а то опять буду ворочаться и ворочаться, совсем ты меня измучил, а мне так мало осталось спать.
Спокойной ночи, Боренька, целую тебя крепко. Завтра на первом привале допишу это письмо, заклею в конвертик и брошу в рюкзак — пока это мой почтовый ящик…»
А утром, когда шли по осыпи, она подвернула ногу и быстро покатилась по крутому склону, а камни покатились за ней. Она все хотела перевернуться на живот, но мешал рюкзак. Уже над самым обрывом она ухватилась за огромный ржавый камень. Но тяжелый рюкзак с силой рванул ее вниз. И река долго, метров двести, тащила по камням уже безразличное ко всему тело с безвольно мотающейся головой.
Рабочие, молодые ребята, вытащили ее только на перекате и, непривычные к смерти, долго глядели со страхом на исковерканное лицо…
Ее могила над берегом, с выложенным белыми камнями словом «Светлана», почти год служила ориентиром геологам и геодезистам. И даже первым строителям советовали разбить лагерь в километре севернее от «Светланы»…
Теперь на том месте рудник и дорога проведена: по ней ездят самосвалы с рудой и даже рейсовые грузотакси. А недописанное письмо Светланы лежит в рудничном комитете комсомола в особой папке с надписью: «Для истории».
Секретарь комитета, порывистый лохматый парень, прибыл на рудник с первой партией строителей. Письмо случайно попалось ему в груде бумаг, и у него сразу же явилась идея создать со временем на руднике музей. Но потом, за делами, сам же помогал строителям уничтожать исторические ценности. И первая палатка была свернута, и первый барак переоборудовали в топливный склад, первые ватники пошли на тряпки уборщицам, а стальной, с загнутыми краями лист, в котором зимними ночами строители жгли солярку для обогрева, под горячую руку сдали в металлолом.
Так что единственным экспонатом будущего музея осталось письмо без начала и конца, вымокшее в реке, с
