окончились; и лишь тогда она негромко, чтобы не слышали двое сидящих сзади, спросила у мужа:
- Что с домом?
- Дом не пострадал, - ответил муж. - Не знаю, почему. А поля, земля погублены. Разорены. Потребуются годы и годы. И начать сейчас мне не позволят. Вчера, когда мне разрешили вернуться, то запретили работать на полях, пока оттуда не извлекут невзорвавшиеся снаряды.
И муж был прав: земля на ферме оказалась изрытой (не слишком уж сильно; там даже уцелело несколько деревьев) снарядными воронками, та земля, где в напряженное время она работала вместе с мужем, та земля, где жил ее брат, лежащий на повозке в дешевом гробу, та земля, что со временем перешла бы тому, кого привезли назад спать в ней. Потом они подъехали к дому; муж был прав: дом оказался цел, если не считать нескольких дырок в стене, видимо, от пулеметной очереди; муж даже не взглянул в сторону дома, а слез с повозки (чуть скованно; она впервые заметила, что его артрит усилился), отошел и встал, глядя на разоренную землю. Марфа не стала входить в дом, несколько раз окликнула мужа, потом сказала:
- Оставь. Давай сперва покончим с этим.
Муж вернулся и вошел в дом; видимо, накануне он внес туда кое-какие инструменты, потому что вышел с лопатой и снова сел на повозку. Однако на этот раз вожжи взяла она, словно точно знала, куда нужно ехать, повозка двинулась через поле, утопая в сорняках и диких маках, огибая встречающиеся воронки, и проехала с полкилометра до насыпи под старым буком, тоже избежавшим снарядов.
Копать там, на насыпи, было легко, лопату брали все по очереди, и младшая тоже, хотя Марфа попыталась ее отговорить.
- Нет, - сказала она. - Дай и мне. Дай и мне чем-то заняться.
Однако, несмотря на это, у них ушло много времени, прежде чем яма стала достаточно глубокой для гроба. Потом все четверо спустили его туда по пологому откосу.
- А медаль? - спросил муж. - Не хочешь положить и ее? Я могу открыть гроб.
Но Марфа даже не ответила, она взяла лопату и стала засыпать яму землей. Потом ее сменил муж, и в конце концов насыпь снова стала ровной, на ней остались лишь следы лопаты; уже вечерело, когда они вернулись; женщины вошли в дом, а муж повел лошадь на конюшню. Марфа не видела дома почти четыре года, но оглядывать его не стала. Пройдя по комнате, она бросила, почти швырнула медаль на пустую каминную доску и, не оглядывая комнату, направилась к двери. Дом не пострадал, он был только разграблен. В 1914 году они увезли все, что уместилось на повозку, и накануне муж привез все обратно - много посуды, постельных принадлежностей, не особенно ценные вещи, которые она решила взять, оставив то, что будет необходимо по возвращении; она теперь не помнила, что ощущала, думала тогда: вернутся они или нет, не станет ли тот мучительный день окончательным прощанием с домом и с надеждой? И, даже не пытаясь вспомнить, она пошла на кухню; продукты и дрова муж приготовил заранее, Мария и младшая уже разжигали печь; она снова сказала младшей:
- Отдохни.
- Нет, - снова ответила та. - Дай мне чем-нибудь заняться.
Лампа уже горела; когда стемнело почти совсем, Марфа заметила, что муж еще не вернулся из конюшни. Она сразу же догадалась, где он может быть; замерший, почти невидимый в угасающем свете, он смотрел на свою разоренную землю. На этот раз она подошла и коснулась его.
- Пошли, - сказала Марфа, - ужин готов, - и придержала его у входа в освещенную лампой комнату, пока он не увидел Марию и младшую, ходящих от печи к столу.
- Взгляни на нее, - сказала ему Марфа. - У нее ничего не осталось. Она была даже не родной ему. Она лишь любила его.
Но, казалось, он не мог думать и горевать ни о чем, кроме своей земли; они поужинали, и он лег с ней в знакомую постель среди знакомых стен под знакомыми балками; заснул он сразу же, однако, пока она неподвижно лежала рядом без сна, он вскинул голову, пробормотал, вскрикнул: "Ферма! Земля!", и проснулся.
- Что? - сказал он. - В чем дело?
- Ничего, - ответила она. - Спи.
И внезапно поняла, что он прав. Стефана не вернуть; все было кончено, все было позади, и незачем было об этом вспоминать. Он доводился ей братом, но она была ему и матерью, она воспитывала его с младенчества, уже зная, что своих детей у нее не будет; Франция, Англия, очевидно, уже и Америка были полны женщин, отдавших своих детей ради защиты родины и сохранения права и справедливости, как она могла требовать исключительности в своем горе? Муж был прав: главное - это вынесшая даже огонь и ударную волну войны ферма, земля. Разумеется, она потребует больших трудов, может быть, даже на годы, но все они
