четверо способны трудиться. Более того: предстоящий труд был им на руку, он нес с собой утешение, потому что работа - единственная анестезия, какой поддается горе. И более того: восстановление земли не только притупит боль, их тесное единство подтвердит, что он погиб не напрасно, и они страдали не от бессмысленной утраты, а просто от горя: единственная альтернатива горю - небытие, а при выборе между горем и небытием предпочитает небытие только трус.
Наконец заснула и она, ей ничего не снилось; сон не приносил облегчения, она даже не догадывалась, что спит, пока кто-то не потряс ее за плечо. Это была Мария: позади нее стояла младшая с усталым, грязным лицом лунатички, которому вода, мыло и нормальное питание в течение недели могли снова вернуть красоту. Уже рассвело, и тут она, Марфа, тоже услышала этот звук; прежде чем Мария крикнула: "Слушай, сестра!", муж ее тоже проснулся, полежал несколько секунд, потом подскочил на измятой постели.
- Пушки! - воскликнул он. - Пушки!
Все четверо замерли на десять-пятнадцать секунд, словно в живой картине, а грохот канонады, казалось, катился прямо на них; они не шевельнулись, даже услышав размеренный грохот взрывов, не то вверху, не то внизу, и свист снарядов, пролетающих прямо над домом. Потом муж Марфы вышел из оцепенения.
- Нужно уходить, - сказал он, скатываясь, падая с кровати, и упал бы, если б Марфа не поддержала его; все четверо в одном белье бросились к двери и выбежали из дома; покинув один кров, один потолок, они бежали под другим, представляющим собой гром и дьявольский свист, еще не сознавая, что снаряды ложатся в двухстах-трехстах метрах от дома, женщины следовали за мужем Марфы, видимо, знавшим, куда бежать.
Он знал: на поле была огромная воронка, должно быть, от снаряда крупнокалиберной гаубицы, все четверо побежали к ней по росистому бурьяну и кроваво-красным макам, спустились вниз, муж подтолкнул женщин к обращенной в сторону орудий стенке воронки, они припали к ней, склоня головы, словно в молитве, муж плакал тонко, однообразно, словно цикада:
- Земля. Земля. Земля.
Плакали все, кроме Марфы. Прямая, высокая, она, даже не пригибаясь, глядела через край воронки на взрывы снарядов, минующих дом, огибающих его и постройки четко и, судя по всему, намеренно, как коса огибает розовый куст, обстрел катился по полю на восток в огромной туче пыли, пронизанной красными вспышками, пыль висела в воздухе и после того, как вспышки разрывов торопливо замигали дальше, будто неистовая стая гигантских дневных светляков, и скрылись за кромкой поля, оставя за собой лишь грохот, уже становящийся тише.
Тут Марфа полезла наверх. Она карабкалась быстро и энергично, проворно, будто коза, отбрыкиваясь, когда муж хватал ее за подол ночной рубашки, а потом за босые ноги, выбралась и со всех ног побежала сквозь высокий бурьян и маки, огибая редкие старые воронки, потом оказалась там, где проходила коса обстрела, трое, пока не вылезая наверх, смотрели, как она прыгает через частые свежие воронки. Потом поле заполнилось бегущими людьми - развернутым строем французских и американских солдат, они поравнялись с Марфой и побежали дальше; трое видели, как офицер или сержант остановился и замахал ей руками, рот его на миг раскрылся в беззвучном крике, потом Марфа повернулась и побежала вместе с последними из солдат; трое уже вылезли и, проваливаясь в свежие воронки, бежали сквозь оседающую пыль и сильный расходящийся запах пороха.
Сперва они не могли найти насыпь. А когда наконец отыскали, бука там не было, от могилы не осталось и следа.
- Она была здесь, сестра! - крикнула Мария, но Марфа не ответила и продолжала бежать со всех ног, все побежали за ней и увидели то, что, должно быть, видела она, - щепки, обломки, сучья с уцелевшими листьями, разбросанные на сотню метров. Когда они подбежали к Марфе, в руке у нее была щепка светлой, свежей, некрашеной доски от гроба; она мягко обратилась к мужу:
- Тебе придется сходить за лопатой.
Но не успел он повернуться, как младшая пронеслась мимо него, она быстро, уверенно, легко, как лань, бежала среди воронок, остатков бурьяна и поникших маков, фигурка ее все уменьшалась, но она продолжала бежать к дому. Было воскресенье. Когда она вернулась с лопатой, по-прежнему бегом, они стали копать по очереди и копали дотемна. Им удалось найти еще несколько щепок и обломков гроба, но тело исчезло.
ЗАВТРА
Солдат снова было двенадцать, только на сей раз командовал ими сержант. Вагон был специальным, хотя и третьего класса; в первом отсеке сиденья были сняты и на полу стоял новенький пустой армейский гроб. Эти тринадцать выехали из Парижа в полночь, и, подъезжая к Сен-Мишелю, были уже слегка навеселе. Потому что задание, дело им предстояло не из приятных; мир и победа окончательно уже пришли в Западную Европу в ноябре (полгода спустя после ложного майского перемирия, тот недельный перерыв, устроенный войной, был таким невероятным, что о нем вспоминали как о курьезе), и солдат, хотя все еще носил форму, мог считать себя свободным от вчерашних трупов, по крайней мере до начала новой войны. Поэтому им выдали дополнительный паек вина и коньяка в виде компенсации за неприятную работу,
