пытаясь запомнить слова услышанных песен; после обеда приходила Мария Пелуччи и они вместе смотрели телевизор, а вечером она смотрела телевизор вместе с Джо. Она попробовала было рассказать матери в письме, что она накупила - ведь таких вещей не было у самого Папы Римского! - но подумала, что мать ничего не поймет, а только расстроится, и посылала ей одни открытки. Невозможно описать, какая у нее сделалась интересная и благоустроенная жизнь! Летом по вечерам Джо возил ее в Балтимор, на бега. Что за прелесть эти бега! Лошадки, огни, цветы и алая куртка стартера, дудящего в горн! В жизни она ничего подобного не видела! В то лето они повадились ездить на бега каждую пятницу, а то и чаще. И вот там-то, в один из таких вечеров, когда, сидя в своих красных штанах, Клементина потягивала виски, она и встретила синьора - впервые после того как они рассорились.
Она спросила его, как он поживает, как его семья. И он сказал: "Мы больше не живем вместе. Мы развелись". И взглянув ему в лицо, она прочитала на нем: "Конец". Конец не только брака, но и счастья. Клементина вышла победительницей, ведь она еще тогда ему говорила, что он, как мальчик, который загляделся на звезды. Но она не испытывала торжества, а напротив, как бы разделяла с ним горечь его поражения. Синьор простился и пошел на свое место; начался заезд. Но Клементина уже не видела ни лошадок, ни цветов. Вместо них перед ее глазами возник белый снег в Наскосте и стая волков, поднимающаяся на Виа Кавур. Вот они ступают через пьяццу, эти посланцы темных сил, тех сил, которые - Клементина это знала наверное обволакивают самую сердцевину жизни. И вспоминая морозное прикосновение той зимы к своей коже, белизну снега и вкрадчивую поступь волков, она подивилась, зачем Господу Богу понадобилось предоставить людям такой большой выбор, зачем он сделал свой мир таким удивительным, таким разнообразным?
ЖЕНЩИНА БЕЗ РОДИНЫ
Я видел ее весной на этих уютных бегах в Кампино; в перерыве между третьим и четвертым заездом она сидела с графом де Капра, тем, что с усиками, и потягивала кампари на фоне дальних гор и нависших над ними кучевых облаков, которые у нас предвещали бы к вечеру верную бурю с громом, молнией и поваленными деревьями, а здесь ровно ничего не предвещают. В следующий раз я ее видел в Кицбюхеле, но не в горах, а в Теннерхофе, где какой-то француз распевал ковбойские песни, а среди слушателей, как говорили, находилась сама королева нидерландская. Я подозреваю, что и поехала-то она в Кицбюхель не за тем, чтобы кататься на лыжах, а подобно многим другим, ради общества и царящей там атмосферы живительной суеты. Затем я ее видел на Лидо и немного спустя - в самой Венеции: я плыл поздним утром в гондоле на станцию, а она сидела на террасе в "Гритти" и пила кофе. Я видел ее в Эрле, во время мистерий - впрочем, не на самом представлении, а в деревенском трактирчике, куда все забегают перекусить в антракте. Я видел ее на Пьяцца ди Сиена, когда там была конская ярмарка, и той же осенью - в Тревизо, когда она садилась в самолет, отбывающий в Лондон. Стоп, заврался!
Впрочем, все это могло бы быть и на самом деле. Ведь она принадлежала к тем неутомимым скиталицам, которым каждую ночь снятся бутерброды с беконом, листком салата и кружочком помидора. Она выросла в небольшом северном городишке, где процветала деревообрабатывающая промышленность и фабриковались деревянные ложки, в одном из тех бесконечно унылых местечек, в которых всякий, казалось, должен родиться космополитом. Скитальческая жизнь Энн, однако, была вызвана особыми причинами. Отец ее служил торговым агентом у Тонкинов, которым принадлежал деревообрабатывающий завод. Тонкинам много чего принадлежало, и владения их распространялись на несколько округов, а их бракоразводные процессы занимали целые полосы в бульварных газетах.
Когда юный Марченд Тонкий приехал на месяц в родной город, чтобы ознакомиться с фамильным предприятием, он влюбился в Энн. Она была некрасива, скромна и покладиста, и эти свойства ей было суждено пронести сквозь всю жизнь. Не прошло и года, как они поженились. Тонкины хоть и были очень богаты, но богатство свое предпочитали не афишировать, так что молодожены поселились в небольшом городке, откуда Марченд каждый день ездил на работу в Нью-Йорк - он служил в семейной фирме Тонкинов. У них был один ребенок, и они прожили шесть лет без особых приключений.
Но вот на седьмом году их супружеской жизни в одно знойное и влажное утро Марченд собрался в Нью-Йорк на деловое свидание. Он хотел поспеть на ранний поезд, с тем чтобы уже в городе и позавтракать. Было всего семь часов утра, когда он поцеловал жену и спустился в гараж. Энн лежала в постели, прислушиваясь к тому, как Марченд заводит машину, ту, на которой он ездил на станцию. Затем она услышала, как он распахнул парадную дверь и крикнул ей снизу, что машина никак не заводится, не отвезет ли она его к поезду на "бьюике"? Времени до поезда оставалось мало, и, накинув жакет прямо поверх ночной рубашки, Энн села за руль. Сверху, до пояса, у нее был вид вполне пристойный, но там, где кончался жакет, ее тело облекала лишь прозрачная ткань рубашки. Выходя из машины, Марченд поцеловал Энн на прощание и посоветовал ей одеться как можно скорее. Она отправилась в обратный путь и вдруг на перекрестке Эйл-Уайвз-лейн и Хилл-стрит машина стала: кончилось горючее.
Машина остановилась перед самым домом Берденсов. Вот и хорошо, подумала Энн, сейчас она у них раздобудет бензина или на худой конец попросит пальто, чтобы добраться до дому. Она дала сигнал - раз, другой, третий - и вдруг вспомнила, что
