листьями, сброшенными с деревьев дождем.
— Кто говорит, что меня приневоливают?
— Никто не говорит. Пру кажется славной девушкой, если ты вообще готов к браку.
— Ты считаешь, что я не готов. Ты считаешь, что я ни к чему не готов.
Гарри выжидает, чтобы улеглась вспышка враждебности, и старается говорить рассудительно, как Уэбб Мэркетт:
— Знаешь, Нельсон, я не уверен, что есть такой мужчина, который был бы на сто процентов готов к браку. Про себя я точно знаю, что не был готов — иначе я не вел бы себя так по отношению к твоей матери.
— Что ж, да, — говорит малый несколько угасшим голосом: не удалось отца зацепить. — Но она свое взяла...
— Я никогда не имел на нее за это зуб. Да и на Чарли тоже. Ты бы должен это понять. После того как мы снова съехались, оба мы вели себя примерно. Даже изрядно веселились вместе. Мне только жаль, что нам пришлось склеивать свои отношения у тебя на глазах.
— Ну. — Нельсон произносит это словно задыхаясь, напряженно и продолжает смотреть себе в колени, даже когда Гарри резко сворачивает на Эйзенхауэр-авеню. Парень прочищает горло и говорит: — Если не считать истории с Джилл. Вот этого, могу поспорить, они не переплюнут.
При этом он издает нечто похожее на хмыканье. Джилл — священное имя для парня: он никогда не говорит о ней. Машина набирает скорость, спускаясь с холма, и детишки испанцев и черных, поднимающиеся на холм в школу, бездумно играют с опасностью, когда крылья машины чуть не задевают их, тем временем Гарри неуклюже продолжает:
— Времена, наверно, были такие.
— Многие ребята, которых я знаю по Кенту, рассказывали истории похуже.
— В этих новых традициях не все, по-моему, правильно. Девчонка переспала с парнем — о'кей, танго в одиночку не танцуют, на парне лежит определенная ответственность, никто не отрицает. А потом, насколько я понимаю, девчонка категорически отказывается делать аборт, хотя за эти двадцать лет вместе с уймой всяких не очень хороших вещей появилось и нечто хорошее, а именно: можно сделать аборт в открытую, в больнице, в чистоте и безопасности, все равно как вырезать аппендикс.
— Ну и что?
— Так почему она отказывается?
Мальчишка взмахивает рукой — Кролику кажется, что он сейчас схватит баранку; пальцы его крепче сжимают ее. Но Нельсон просто повел рукой, как бы показывая широту возможностей.
— У нее на это была уйма причин. Я сейчас забыл, какие именно.
— Я хотел бы услышать какие.
— Ну, во-первых, она говорила, что знает женщин, которых так изуродовали абортами, что они потом не могли иметь детей. Ты говоришь, это все равно как вырезать аппендикс, но тебе же
— Я не думал, что она такая рьяная католичка.
— Она и не была ею, да и не является. Просто она говорила, что это противоестественно.
— А что естественно? В наши дни и в наше время, чтобы так попасться, это же неестественно.
— Ну, пап, она застенчивая. Недаром ее прозвали Пру. Пойти по такому поводу к доктору — да она в жизни не согласится.
— Еще бы она согласилась. Значит, застенчивая, а как ребенка сообразить, так не постеснялась. На сколько ты моложе ее?
— На год. Немного больше. Какое это имеет значение? Она ведь не просто хотела иметь ребенка, она хотела иметь ребенка от меня. Во всяком случае, так она говорила.
— Очень мило. По-моему. А ты как это воспринял?
— Я, наверно, решил — о'кей. Это ведь ее тело. Они все теперь так говорят — «это мое тело». Я просто не видел, что тут можно сделать.
— Значит, ты как бы хоронишь ее, да?
— То есть?
— Я хочу сказать, — говорит Гарри и, кипя от возмущения, гудит мальчишкам, которые чуть не бросаются под машину на перекрестке со Сливовой улицей: в начале учебного года на перекрестках еще не стоят регулировщики. — Значит, она решила сохранить беременность, чтобы уже не было пути назад, а тем временем другая девушка стережет тебя, и твои мама и бабушка, а теперь еще и этот священник в юбке решают, когда и как обвенчать несчастную потаскушку. А твоя-то роль во всем этом какая?
