Вы должны помнить, что по своему внутреннему запросу я могу получить любой жизненный опыт, известный нашей истории.
Из этого запасника я и черпаю, когда обращаюсь к менталитету войны. Если вы не слышали стонов и криков раненых и умирающих, то вы не знаете войны, Я слышал эти крики в таких количествах, что они неотвязно звучат у меня в ушах. Я сам кричал, брошенный на поле брани. Я изведал раны каждой эпохи — наносимые кулаком и камнем, утыканной острыми ракушками палицей и бронзовым мечом, булавой и артиллерийским снарядом, стрелами и лазерными пистолетами, безмолвно удушающей ядерной пылью, биологическим оружием, от которого чернеет язык и задыхаются легкие, быстрым сполохом пожирающего огня и неслышной работой медленных ядов… всего мне не перечислить! Я это все повидал и испытал. И говорю я осмеливающимся вопрошать, почему я веду себя именно так: со всеми моими памятями, я не могу вести себя никак иначе. Я не трус, и когда-то я был человеком.
Стоял тот теплый сезон, когда управляющие погодой спутники могут не слишком усердно сражаться с ветрами, дующими с огромных морей. Вечерами по окраинам Сарьера часто шел дождь. Внезапный ливень настиг Монео, когда тот возвращался после одного из своих периодических инспекционных обходов стен Твердыни. Ночь опустилась до того, как он достиг укрытия. Рыбословша, охранница на южном входе, помогла ему избавиться от вымокшего плаща. Она была крепко сколоченной, кряжистой, с квадратным лицом — женщиной того типа, который Лито всегда предпочитал для своей гвардии.
— Не мешало бы привести в свои апартаменты эти проклятые контролеры погоды, — сказала она, принимая его вымокший плащ.
Монео, уже начавший подниматься в свои апартаменты, коротко ей кивнул. Все Рыбословши знали об отвращении Бога-Императора ко влаге, но никто, кроме Монео, не дошел до понимания причин этого.
«Это Червь — тот, кто ненавидит воду», — думал Монео. «Шаи-Хулуд томится по Дюне»
В своих апартаментах Монео высушился и переоделся в сухую одежду перед тем, как спуститься в подземелье, чтобы не будить неприязни Червя и не создавать помехи предстоящему разговору, простому обсуждению приближающегося шествия в фестивальный город Онн.
Прислонясь к стене опускающегося лифта, Монео закрыл глаза. Утомление мгновенно взяло над ним верх. Он понимал, что это многие и многие дни недосыпа. И еще бабушка надвое сказала, когда ему, наконец, удастся выспаться, Он завидовал Лито, свободному от необходимости сна: Богу-Императору, похоже, с избытком хватало нескольких часов полудремы в месяц.
Запах подземелья и остановившийся лифт вывели Монео из дремоты. Он открыл глаза и поглядел на Бога-Императора, на его тележку в центре огромной палаты. Монео внутренне собрался и направился по знакомому длинному пути к грозному властелину. Как он и ожидал, Лито бодрствовал. Это, по крайней мере, хороший признак.
Лито услышал, как опускается лифт, увидел, как очнулся заснувший в лифте Монео. Вид у Монео был усталый — и то же, вполне понятно. На носу — шествие в Онн, и все утомительные хлопоты, выпадающие на долю мажордома: прием посетителей с других планет, ритуалы с Рыбословшами, новые послы, смена императорской гвардии, увольнения и назначения, а теперь еще надо и нового гхолу Данкана Айдахо так ввести в императорский аппарат, чтобы работа у него пошла, как по маслу. Одна мелочь громоздилась на другую, занимая все время Монео, а на нем уже начинал сказываться возраст.
«Дай-ка припомнить», — подумал Лито. — «Монео будет сто восемнадцать лет на той неделе, когда мы вернемся из Онна».
Монео мог бы прожить во много раз больше, если бы стал принимать спайс. Но он отказывался. В причине его упорства Лито не сомневался. Монео достиг того странного человеческого состояния, когда жаждал смерти. Он медлил теперь только для того, чтобы увидеть, что Сиона пристроена на королевской службе и станет новой Главой Императорского Общества Рыбословш.
Мои гурии, как частенько называл их Молки.
Монео знал о намерении Лито скрестить Сиону с Данканом. И время для этого подошло.
Монео остановился в двух шагах от тележки и поглядел на Лито. Что-то в глазах Монео пробудило воспоминания жизней-памятей Лито — лицо языческого священника времен планеты Земля выглянуло из наследственной усыпальницы его разума.
— Владыка, Ты много часов провел в наблюдениях за новым Данканом, — сказал Монео. — Сделали ли тлейлаксанцы что-нибудь недозволенное с клетками его психики?
— Он незапятнан.
Монео потряс глубокий вздох. Не очень-то приятное известие.
— Ты против того, чтобы использовать его в качестве племенного жеребца? — спросил Лито.
— Я нахожу странным, что мне приходится думать о нем и как о своем предке и как об отце моих потомков.
— Но он открывает мне доступ к скрещиванию первого поколения прежней человеческой формы и нынешних продуктов моей программы выведения. Сиона на двадцать одно поколение отдалена от него.
— Я неспособен понять, в чем цель. Данканы много медленней, чем любая из твоей гвардии.
— Я не ищу хороших отделяющихся побегов, Монео. По-твоему, я не осознаю геометрическую прогрессию, задаваемую теми законами, что управляют моей программой выведения?
— Я видел твою книгу племенного учета, Владыка.
— Тогда ты знаешь, что я не упускаю из вида ее отступников и выпалываю их, как сорняки. Меня больше всего заботят ключевые генетические доминанты.
— А мутации, Владыка? — в голосе Монео прозвучала хитроватая нотка, заставившая Лито пристальнее приглядеться к своему мажордому.
— Мы не будем обсуждать эту тему, Монео.
Лито увидел, как Монео опять спрятался в раковину своей осторожности.
«До чего же обостренно он чувствителен к моим настроениям», подумал Лито. — «Я, впрямь, верю, что он обладает некоторыми моими способностями, хотя они действуют в нем на бессознательном уровне. Его вопрос прозвучал так, как будто он даже догадывается, чего мы достигли в Сионе».
Чтобы проверить, действительно ли вопрос Монео опирается на полудогадку, Лито сказал:
— Мне ясно, что ты еще не понимаешь, чего я надеюсь достигнуть моей программой выведения.
Монео просветлел.
— Государь знает, что я стараюсь до конца постигнуть разумом законы ей управляющие.
— Законы живут меньше, чем ноша, которую тащишь достаточно долго, Монео. Регулируемой правилами творческой активности нет.
— Но, Владыка, Ты сам говоришь о законах, управляющих твоей программой выведения.
— Разве я не сказал тебе только что, Монео? Пытаться установить правила для творчества — то же самое, что пытаться отделить ум от тела.
— Но что-то развивается, Владыка. Я знаю это по себе!
«Он знает это по себе! Дорогой Монео. Он так близок».
— Почему ты все время ограничиваешь свое понимание строго определяемыми производными, Монео?
— Я слышал, как Ты говорил о преображающей эволюции, Владыка. Этими словами помечена твоя книга племенного учета. Но как насчет неожиданностей…
— Монео! Каждая неожиданность меняет правила.
— Владыка, Ты ведь не имеешь ввиду добиться улучшения человеческой породы?
Лито угрюмо на него посмотрел, подумав: «Если я сейчас употреблю ключевое слово, поймет ли он меня? Может быть…»
— Я — хищник, Монео.
— Хищ… — Монео осекся и покачал головой. Он, как ему казалось, понимал значение этого слова, но само слово потрясло его. Не шутит ли Бог- Император?
— Хищник, Владыка?
— Хищник улучшает породу.
— Как такое может быть? Ты ведь нас не ненавидишь.
— Ты разочаровываешь меня, Монео. Хищник ведь не ненавидит свою жертву.
— Хищники убивают, Владыка.
— Я убиваю, но я не ненавижу. Добыча утоляет голод. Добыча это хорошо.
Монео поглядел на лицо Лито, утопленное в серой рясе чужеродной плоти.
«Не прозевал ли я пробуждение Червя?», — усомнился Монео.
Монео боязливо поискал признаки пробуждающегося Червя, но гигантское тело не трепетало, глаза Лито не стекленели, не подрагивали бесполезные плавники.
— Чего же Ты алчешь, Владыка? — осмелился спросить Монео.
— Такого человечества, решения которого воистину окажутся долгосрочными. Знаешь, каково ключевое свойство способности определять свой путь надолго, Монео?
— Ты много раз об этом говорил, Владыка. Это — способность все время мыслить по-новому.
— Изменяться, да. А знаешь, как я понимаю долгосрочность?
— Для Тебя это должно измеряться тысячелетиями, Владыка.
— Монео, даже мои тысячи лет — это всего лишь крохотная светящаяся точка на экране бесконечности.
— Но Твоя перспектива наверняка отличается от моей, Владыка.
— С точки зрения бесконечности любой ограниченный срок короткий срок, каким бы долгим он для нас ни был.
— Выходит, правил не существует вовсе, Владыка? — в голосе Монео прозвучал слабый намек на истерию.
Лито улыбнулся, чтобы снять возникшее в мажордоме напряжение.
— Может быть, одно правило есть. Краткосрочные решения обычно терпят неудачу при долгосрочном применении.
