— Вероятно. Рыбословши не предпринимают предосторожностей против беременности.
— Черт его побери! Я не какой-нибудь зверь, которого он может переводить из стойла в стойло, как…
— Как племенного жеребца?
— Да!
— Но Владыка Лито отказывается следовать тлейлаксанской модели генной хирургии и искусственного осеменения.
— Да что тлейлаксанцы могут иметь…
— Они — объективный урок, даже мне это видно. Их Лицевые Танцоры — это мулы, которые ближе к организму — колонии, чем к человеку.
— Те, другие… мои я… кто-нибудь из них были его племенными жеребцами?
— Некоторые, да. У тебя есть потомки.
— Кто?
— Хотя бы, я.
Айдахо поглядел в глаза Монео, заблудившись внезапно в этом клубке родственных связей. Айдахо находил невозможным для себя понять все эти родственные связи. Монео явно был старше, чем… но я являюсь… кто же из них действительно старше? Кто из них предок и кто потомок?
— Я порой сам в этом запутываюсь, — сказал Монео. — Если это тебе поможет, то Владыка Лито заверяет меня, что ты не являешься моим предком в обычном смысле. Однако, ты отлично можешь стать отцом некоторых из моих потомков.
Айдахо потряс головой их стороны в сторону.
— Порой мне кажется, что только Бог-Император способен понять все эти вещи, — сказал Монео.
— Это другое, — сказал Айдахо. — Занятие Бога.
— Владыка Лито говорит, что он сотворил святое непотребство.
Это был тот ответ, на который Айдахо не рассчитывал. «А на что я рассчитывал? На то, что он будет защищать Владыку Лито».
— Святое непотребство, — повторил Монео. Было какое-то странное и торжествующее злорадство в том, как он произнес эти слова.
Айдахо устремил на Монео испытующий взгляд. «Он ненавидит своего Бога-Императора! Нет… он боится его. Но разве мы не всегда ненавидим то, чего боимся?»
— Почему ты веришь в него? — требовательно вопросил Айдахо. — Ты спрашиваешь меня, солидарен ли я с народной религией? — Нет, веришь ли в него ты?
— Думаю, да.
— Почему? Почему ты думаешь, что да?
— Потому, что он говорит, что не желает сотворения новых Лицевых Танцоров. Он настаивает на том, что его стадо человечье, и при выведении улучшенной породы должно спариваться и продлевать род по тем же законам, что были всегда.
— Какого дьявола он должен с этим связываться?
— Теперь ты спросил меня, во что верит он. Я думаю, он верит в случай. Я думаю, это и есть его Бог.
— Это суеверие!
— Принимая во внимание обстоятельства дел в Империи, весьма смелое суеверие.
Айдахо обдал Монео огнем угрюмого взгляда.
— Вы, чертовы Атридесы, — пробормотал Айдахо, — вы на что угодно отважитесь!
Монео заметил, что в голосе Айдахо прозвучала неприязнь, смешанная с восхищением.
«Данканы всегда начинают подобным образом.»
~ ~ ~
Каково самое глубокое различие между нами, между вами и мной? Вы уже это знаете. Это — жизни-памяти. Мои — полностью осознанны. Ваши — воздействуют на вас с невидимой вам стороны. Некоторые называют это инстинктом или судьбой.
Жизни-памяти — это рычаги, имеющиеся в каждом из нас, воздействующие на наши мысли и наши поступки. Вы полагаете себя неуязвимыми для таких влияний? Я — Галилей. Я стою здесь и заявляю вам: «А все-таки она вертится.» То, что движет нами, прилагает свою силу так, что никогда прежде смертная сила не отваживалась ей воспрепятствовать. Я есмь, чтобы на это отважиться.
— Ребенком она наблюдала за мной, помнишь? Сиона наблюдала за мной, когда воображала, будто я этого не замечаю, как ястреб пустыни, кружащий над своей добычей. Ты сам это заметил.
Говоря это, Лито на четверть перекрутился всем телом на тележке, и его утопленное в серой рясе лицо оказалось совсем близко от лица Монео, семенившего рядом с тележкой.
Едва занималась заря над пустынной дорогой, ведущей по высокому искусственному гребню от Твердыни Сарьера к Фестивальному Городу. Дорога из пустыни была прямой, как лазерный луч, пока не достигала места, где она широко поворачивала и погружалась в идущие уступами каньоны, перед тем, как пересечь реку Айдахо. Воздух был пронизан плотными туманами, ползущими от реки, с отдаленным рокотом катившей свои волны, но Лито приподнял прозрачный колпак, прикрывавший перед его тележки. От влаги его Я-Червь пробирало неприятным мучительным колотьем, но для ноздрей его Я-человека был привлекательным сладостный запах пустыни, доносившийся из тумана. Он приказал кортежу остановиться.
— Почему мы останавливаемся, Владыка? — спросил Монео.
Лито не ответил. Тележка скрипнула, когда он широким изгибом приподнял свою объемистую тушу, так, что его человеческому лицу открылся вид от Заповедного Леса до моря Кайнза, поблескивавшего серебром далеко справа. Он повернулся налево, туда, где были остатки Защитной Стены, извилистые длинные тени в утреннем свете. Гребень возносился почти на две тысячи метров, чтобы перегородить Сарьер и ограничить доступ туда влаги из воздуха. Со своей великолепной обзорной точки Лито мог видеть отдаленное пятнышко — фестивальный город Онн, который был выстроен по его воле.
— Меня остановила просто прихоть, — сказал Лито.
— Не следует ли нам пересечь мост перед тем, как останавливаться на отдых? — спросил Монео.
— Я не отдыхаю.
Лито поглядел вперед. После ряда крутых поворотов, которые виделись отсюда лишь извилистой тенью, высокая дорога пересекала реку по волшебно невесомому на вид мосту, взбиралась на буферный гребень, затем спускалась вниз к городу, который на расстоянии был виден лишь скоплением мерцающих шпилей.
— У нашего Данкана подавленный вид, — сказал Лито. — Долгая у вас с ним была беседа?
— Именно так, как Ты предписывал, Владыка.
— Что ж, прошло всего четыре дня, — сказал Лито. — Им часто нужно больше времени, чтобы оправиться.
— Он был занят твоей гвардией, Владыка. Они вчера отсутствовали допоздна.
— Данканы не любят этих прогулок по открытой местности. Они не могут избавиться от мыслей, что здесь легко можно на нас напасть.
— Я знаю, Владыка.
Лито повернулся и в упор поглядел на Монео. На мажордоме был зеленый плащ, накинутый поверх его белого мундира. Он стоял рядом с открытым прозрачным колпаком — именно там, где предписывалось ему находиться по должности во время таких выходов.
— Ты очень исполнителен, Монео, — сказал Лито.
— Благодарю, Владыка.
Охрана и придворные сохраняли почтительную дистанцию, держась далеко позади тележки. Большинство их изо всех сил старались и вида не показать, будто хоть краем уха слушают разговор Лито и Монео. Но не Айдахо. Рыбословш он разместил вдоль всей дороги, направив их вперед. Теперь он стоял, глядя на тележку. На Айдахо был черный мундир с белыми разводами — дар Рыбословш, как сообщил Монео.
— Этот Данкан очень им нравится. У него слово не расходится с делом.
— А что он делает, Монео?
— Ну как же, охраняет Твою персону, Владыка.
На всех женщинах гвардии были зеленые мундиры в обтяжку и у каждой — красный атридесовский ястреб на левой груди.
— Они очень внимательно за ним наблюдают, — сказал Лито.
— Да, он учит их языку жестов. Он говорит, что это атридесовский военный язык.
— Это абсолютно верно. Интересно, почему предыдущий этого не делал?
— Владыка, если не знаешь Ты…
— Я смеюсь, Монео. Предыдущий Данкан не чувствовал угрозы для себя, пока не стало слишком поздно. Этот Данкан принял твои объяснения?
— Насколько мне докладывали, Владыка. Он хорошо начал на Твоей службе.
— Почему при нем только этот нож в ножнах на поясе?
— Женщины убедили его, что только специально подготовленные среди них могут иметь лазерные пистолеты.
— Твои опасения беспочвенны, Монео. Скажи этим женщинам, что слишком рано для нас начинать страшиться нынешнего Данкана.
— Как приказывает мой Государь.
Для Лито было ясно, что этому новому командующему гвардией не нравится присутствие придворных. Он держался как можно дальше от них.
