— Возмутительно, Владыка.
Кортеж миновал поворот, с кручи на секунду открылся вид на отдаленный мост.
— Монео, ты внимательно следишь за мной?
— Да, Владыка. Разумеется.
— Я описываю тебе инструментарий религиозной власти.
— Я понимаю это, Владыка.
— Тогда почему же ты так напуган?
— Разговоры о религиозной власти всегда вызывают у меня беспокойство, Владыка.
— Потому что ты и Рыбословши завладели ей во имя мое?
— Да, конечно, Владыка.
— Основы власти являются очень опасными, потому что они привлекают людей, которые и вправду ненормальные, людей, которые ищут власти только лишь ради самой власти. Ты понимаешь?
— Да, Владыка. Вот почему Ты редко удовлетворяешь ходатайства о назначении в Твоем правительстве.
— Великолепно, Монео!
— Спасибо, Владыка.
— В тени каждой религии таится Торквемада, — сказал Лито. — Ты никогда не встречал этого имени. Я знаю, потому что именно я велел вычеркнуть все упоминания о нем.
— Почему так, Владыка?
— Он был непотребством. Он творил живые факелы из людей, которые расходились с ним во мнениях.
Монео понизил голос.
— Как те историки, которые Тебя прогневали, Владыка?
— Ты сомневаешься в моих действиях, Монео?
— Нет, Владыка!
— Вот и хорошо. Историки умерли мирно. Ни один из них не почувствовал пламени. Торквемада, однако, наслаждался тем, чтобы посвящать своему богу агонизирующие крики своих пылающих жертв.
— Как ужасно и отвратительно, Владыка.
Кортеж сделал еще один поворот, опять открылся вид на мост. Но расстояние до моста как-будто не сокращалось.
Монео опять пристально вгляделся в Бога-Императора. Червь вроде бы, немного притих. И, все равно, слишком уж близок сегодня Червь. Монео ощущал угрозу этого непредсказуемого появления Святого Присутствия, способного убивать без предупреждения.
Монео содрогнулся.
Каков же смысл этой странной… проповеди? Монео знал, что услышать подобное от Бога-Императора было и привилегией, и тяжелой ношей. Это было частью платы, которую надо было платить за Мир Лито. Поколение за поколением двигались по приказанному им пути, по требованиям этого мира. Только круг приближенных к Твердыне знал о тех частых нарушениях этого мира — инцидентах, когда предвидя насилие на место будущих событий отсылались Рыбословши.
Предвидение!
Монео поглядел на притихшего теперь Лито. Глаза Бога-Императора были закрыты, на лице еще один плохой признак близости Червя — выражение меланхолической задумчивости… Монео затрепетал.
Предвидит ли Лито даже эти свои моменты взрыва безудержной и дикой силы? Как раз предвидение насилия и жестокости заставляло трепетать Империю от благоговения и страха. Лито знал, куда надо направить гвардию, чтобы подавить временное возмущение. Он знал все до того, как это происходило в действительности.
При одной мысли о подобных делах у Монео пересохло во рту. Монео верил, что временами Император может читать в любом уме.
О, да, Лито использовал шпионов. Порой наглухо закутанная фигура проходила мимо Рыбословш, чтобы подняться на верхушку башни Лито или спуститься в подземелье. Шпионы, никаких сомнений, но Монео подозревал, что Лито их использует лишь для подтверждения и так ему известного. Словно специально подогревая страхи Монео, Лито сказал:
— Не старайся заставить себя понять мои пути, Монео. Пусть понимание придет само собой.
— Я постараюсь, Владыка.
— Нет, не старайся. Скажи мне пока, объявил ли ты уже, что будут изменения в нашем распределении поставок спайса?
— Нет еще, Владыка.
— Повремени с этим объявлением. Я, пожалуй, передумаю. Ты знаешь, конечно, что будут новые предложения взяток.
Монео вздохнул. Суммы предлагаемых ему взяток достигли просто нелепых высот. Лито, однако, как будто развлекался резким увеличением этих сумм.
— Отказывайся от них, — велел он перед тем Монео. — Посмотрим, до какой высоты они дойдут. Заставь их поверить, что тебя можно, наконец, подкупить.
Теперь, когда они еще раз повернули, и опять на короткое время открылся вид на мост, Лито спросил:
— Дом Коррино предлагал тебе взятку?
— Да, Владыка.
— Ты знаешь миф, который говорит, что однажды Дом Коррино вернется к своей древней власти?
— Я слышал этот миф, Владыка.
— Пусть Коррино уничтожат. Впрочем, это работа для Данкана. Вот мы его и испытаем.
— Так быстро, Владыка?
— До сих пор известно, что меланж способен удлинять человеческую жизнь. Теперь пусть станет известно, что спайс способен ее сокращать.
— Как прикажешь, Владыка.
Монео отвечал так тогда, когда не мог выразить вслух испытываемое им резкое неприятие того, что должен исполнить. Он понимал также, что и Владыка Лито понимает его чувства, и что они его забавляют. Эта веселость во Владыке угнетала Монео.
— Постарайся не быть со мной раздражительным, Монео, — сказал Лито.
Монео подавил чувство горечи. Горечь приносит опасность. Горечь движет бунтовщиками. Горечь нарастает в Данканах перед тем, как они умирают.
— Время имеет разное значение для Тебя и для меня, Владыка, сказал Монео. — Хотелось бы мне знать, что оно значит для Тебя.
— Ты мог бы узнать это, но не узнаешь.
Монео услышал укор в этих словах и примолк, вместо этого обратясь мыслями к проблемам меланжа. Не часто Владыка Лито заговаривал о спайсе и, обычно, заговаривал о нем только тогда, когда назначал или отнимал меланжевые пайки, выдавал награды или посылал Рыбословш за только что обнаруженным хранилищем. Величайший из остающихся складов спайса, знал Монео, находился в некоем месте, известном только Богу-Императору. Когда Монео был только первые дни на королевской службе, Владыка Лито надел на него капюшон, закрывавший глаза, и провел в тайное место по извивающимся проходам.
Монео ясно понимал только, что идут они где-то под землей.
«Когда я снял капюшон, мы были где-то под землей».
То, что увидел Монео, наполнило его благоговейным трепетом огромные корзины меланжа, ими заставлено гигантское помещение, высеченное в цельной скале и освещенное старинными глоуглобами с металлическими витыми арабесками. Спайс светился ярко-голубым в тусклом серебряном свете. И запах безошибочно узнаваемый, горький запах корицы. Где-то рядом текла вода. Их голоса эхом отдавались в каменном помещении.
— Однажды все это кончится, — сказал тогда Владыка Лито. Потрясенный, Монео спросил:
— Что же тогда будут делать Космический Союз и Бене Джессерит?
— То, что они делают и сейчас, только более яростно.
Оглядывая гигантскую комнату с ее необъятным запасом меланжа, Монео подумал о том, что происходило в Империи в тот самый момент — кровавые убийства, пиратские налеты, шпионаж и интриги. Бог-Император крепко держал самое худшее под спудом, но даже остававшееся было достаточно дурным.
— Искушение, — сказал Монео.
— Разумеется, искушение.
— А когда-нибудь меланж появится снова, Владыка?
— Однажды я уйду в песок. Я стану тогда источником спайса.
— Ты, Владыка?
— Я произведу кое-что не менее чудесное — иную песчаную форель — гибрид и плодовитую производительницу.
Трепеща при этом откровении, Монео воззрился на затененную фигуру Бога-Императора, говорившего о таких чудесах.
— Песчаная форель сцепится между собой большими живыми пузырями, которые впитают всю воду этой планеты и унесут ее далеко вглубь, точно так, как было во времена Дюны, — сказал Владыка Лито.
— Всю воду, Владыка?
— Большую часть. За три сотни лет здесь опять воцарится песчаный Червь. Это будет новый вид песчаного Червя, я тебе обещаю.
— Как это так, Владыка?
— У него будет животный разум и новая хитрость. Спайс станет намного опасней искать и еще более опасно хранить.
Монео поглядел на каменный потолок помещения, воображением своим сквозь камень видя поверхность планеты.
— Всюду опять будет пустыня, Владыка?
— Водные источники занесет песком, злаки задохнутся и погибнут. Деревья скроются под огромными движущимися дюнами. Песчаная смерть будет распространяться до тех пор, пока… до тех пор, пока не последует неуловимый сигнал, слышимый посреди бесплодных земель.
