— Нет! — Монео указал рукой вдаль по коридору. — О, я знаю, что ты там видел, но это…
— Две женщины, страстно целующиеся! По-твоему, это не…
— Это неважно… Юность очень по-разному выплескивает избыток своих сил.
Айдахо, на грани того, чтоб взорваться от гнева, покачнулся на каблуках.
— Я рад узнать тебя, Монео.
— Ну, что ж, я узнавал тебя
Монео наблюдал за эффектом этих слов, словно веревкой опутывавших Айдахо. Гхолы постоянно не могли избежать зачарованности
Айдахо спросил хриплым шепотом:
— Что ты узнал?
— Ты преподал мне ценные уроки, — сказал Монео. — Все мы стараемся развиваться, но если что-то нас сдерживает, то можем направить наши силы на боль — ища ее или причиняя. Незрелая юность особенно уязвима.
Айдахо ближе наклонился к Монео.
— Я говорю о сексе!
— Ну, конечно, о нем ты и говоришь.
— И ты обвиняешь меня в незрелом…
— Именно.
— Я перережу тебе…
— Ох, замолчи!
Монео не владел отточенными всеподчиняющими нюансами Голоса Бене Джессерит, но и в его интонациях чувствовалась долгая привычка повелевать. Что-то заставило Айдахо повиноваться этому окрику.
— Извини, — сказал Монео. — Меня выбило из колеи то, что моя единственная дочь… — Он осекся и пожал плечами.
Айдахо два раза глубоко вздохнул.
— Вы тут сумасшедшие, все вы! Ты говоришь, что, может быть, твоя дочь умирает, и все же ты…
— Дурак ты! — огрызнулся Монео. — Ты хоть как-то представляешь себе, сколь ничтожными выглядят для меня твои заботы! Твои глупые вопросы, твое эгоистичное… — он опять осекся и покачал головой.
— Я кое-что списываю на то, что у тебя есть личные проблемы, — сказал Айдахо. — Но, если ты…
— Списываешь!
Айдахо чопорно проговорил:
— Я могу простить тебя за…
— Ты! Ты лепечешь о сексе, прощении и боли… По-твоему, ты и Хви Нори…
— Оставь ее, она тут ни при чем!
— О, да, не упоминай ее. Избавь меня от этой БОЛИ! Ты занимаешься с ней сексом и даже помыслить не желаешь о разлуке с ней. Скажи мне, дурак, можешь ли ты поглядеть правде в глаза перед самим собой?
Ошарашенный Айдахо глубоко вздохнул. Он не подозревал, что в тихом Монео тлеет такая страсть, но это нападение, этому нельзя было…
— По-твоему, я жесток? — вопросил Монео. — Заставляю тебя думать о том, что ты предпочел бы избегнуть.
— Ха!! Владыке Лито причинялась и большая жестокость — лишь ради нее самой!
— Ты защищаешь его? Ты…
— Я знаю его как никто!
— Он тебя использует!
— Ради чего?
— Вот ты мне и скажи!
— Он — наша лучшая надежда увековечить…
— Извращенцы не увековечивают!
Монео заговорил успокаивающим тоном, но его слова потрясли Айдахо:
— Я скажу тебе это лишь однажды. Гомосексуалисты были среди лучших воинов нашей истории, среди самых отчаянных берсеркеров. Они были среди наших лучших жрецов и жриц. Не случайно в религиях устанавливался целибат. Не случайно также, что из незрелых юношей выходили лучшие солдаты.
— Это извращение!
— Совершенно верно. Полководцы уже тысячи веков знают, что извращенные сексуальные устремления превращаются в стремление причинять либо терпеть боль.
— Это то самое, что делает великий Владыка Лито?
Все так же мягко и спокойно Монео сказал:
— Насилие требует того, чтобы ты причинял боль и страдал от нее. Насколько же лучше управлять армией, опираясь на глубочайшие инстинкты.
— Он и из тебя создал чудовище!
— Ты предположил, что он меня использует, — сказал Монео. — Я дозволяю использовать себя, потому что знаю, что он платит цену намного больше, чем сам требует от меня.
— Считая и твою дочь?
— Сам он ничего не жалеет. Почему же должен жалеть я? Думаю, тебе понятна эта черта Атридесов. Данканы всегда были в этом смысле понятливы.
— Данканы! Черт тебя побери, я не буду…
— У тебя просто не хватает мужества уплатить ту цену, которую он просит, — сказал Монео.
Одним сверхбыстрым движением Айдахо выхватил нож из ножен и сделал выпад. Но как ни быстр он был, Монео двигался быстрее отклонившись в сторону, он перехватил Айдахо и швырнул его лицом на пол. Айдахо упал вперед, перекатился и начал пружинисто подниматься, затем заколебался, осознав, что попытался напасть ни на кого иного, как на Атридеса. Монео ведь был Атридесом. Айдахо оцепенел в шоке. Монео стоял, не шевелясь, глядя на него. На лице мажордома было странно печальное выражение.
— Если ты собираешься убить меня, Айдахо, то лучше всего сделать это тайком и со спины, — сказал Монео. — Может, так тебе это и удастся.
Айдахо поднялся на колено, твердо уперевшись ногой в пол, все так же продолжая сжимать свой нож. Монео двигался так быстро и с таким изяществом — словно бы невзначай!
Айдахо прокашлялся.
— Как ты…
— Он очень долго выводил нас, Данкан, многое в нас усиливая. Он вывел нас ради скорости и разума, ради самообладания, и повышенной чуткости. Ты… ты просто устаревшая модель.
~ ~ ~
Вы знаете, что часто утверждают герильи? Они заявляют, будто их мятежи неуязвимы для экономической войны, потому что у них нет экономики, они паразитируют на тех, кого хотят низвергнут. Эти дураки просто не в состоянии оценить, какой монетой они неизбежно должны платить. Эта модель неумолимо повторяется в дегенеративных провалах. Вы видите ее повторяемость в системах рабовладения, состояниях войны, управляемых кастами религий, социалистических бюрократий — в любой системе, которая создает и поддерживает взаимозависимости. Если ты слишком долго пробыл паразитом, то уже не можешь существовать без организма хозяина.
Лито и Сиона пролежали весь день в тени дюн, передвигаясь только вместе с солнцем, чтобы оставаться в холодке. Он учил ее, как защищать себя под покровом песка от полуденной жары на уровне скал между дюнами никогда не становилось слишком жарко.
Время от времени они разговаривали. Он рассказывал ей об обычаях Свободных, которые некогда властвовали над всей этой землей полностью. Она пыталась вытянуть из него тайные знания.
Однажды он сказал:
— Может ты найдешь это странным, но здесь такое место, где я больше всего могу быть человеком.
Но его слова не заставили ее полностью осознать свою человеческую уязвимость и то, что она может здесь умереть. Даже в перерывах разговора она не застегивала на рту защитный отворот своего стилсьюта.
Лито понял, что избегает понимания она бессознательно. Но, заодно, он понял и тщетность прямого разговора с ней об этом.
К концу дня, когда ночной холодок крадучись пополз по земле, он принялся развлекать ее песнями Долгого Пути, не сохранившимися в Устной Истории. Ему понравилось, что ей пришлась по вкусу одна из его любимых песен — «Марш Лито».
— Мелодия действительно очень древняя, — сказал он. — Еще со Старой Земли, с доспайсовых времен.
— Не споешь ли Ты ее еще раз?
