Воспоминания о его отце пробудили страшную мысль о таблетках Норы, стоящих в ее аптечном шкафчике. Истон все еще не мог поверить, что она была больна настолько, насколько предполагал обнаруженный препарат. Возможно, это был легкий недуг, вроде аритмии, или иного несмертельного, и поддающегося лечению заболевания. Он пытался прогнать этот страх, но не мог от него избавиться.
Взяв стопку страниц Сатерлин, Зак пробежался взглядом по строчкам. "Из-за чего ты остаешься со мной?" Он никогда не задавал этот вопрос Грейс, хотя тот эхом отдавался в его голове почти каждый день их брака, начавшегося со стыда и трагедии, но со временем, превратившегося в то, без чего он не хотел жить. Истон знал, из-за чего он остался. Но из-за чего осталась Грейс?
Поднявшись, Зак потер свою шею, и попытался на несколько минут подумать о ком-то или чем-то другом. Однако все мысли возвращались к Норе, что выводило его на еще более опасную тропу.
Нора... Прошло больше недели с их ночи пьяных глупостей. Истон помнил, как ее губы ощущались на его теле, какими непривычными были прикосновения другой женщины, как странно было находиться в состоянии бодрствования и сознания, думая о другом, нежели о потере Грейс, да и вообще ни о чем, кроме движений Сатерлин, и желания, чтобы это продолжалось до его последнего вздоха. И только потом вернулось чувство вины за то, что он ненадолго позволил себе перестать его испытывать.
Зак сделал мысленные подсчеты. Семь часов в Нью-Йорке равнялись полуночи в Лондоне. Он знал, что Грейс еще не спала. Будучи самой настоящей совой, по возвращении домой из школы, она хорошенько дремала, а после читала допоздна.
Подняв трубку, Истон набрал номер. После первого гудка никто не ответил. После второго, по-прежнему, ничего. Его сердце сжималось с каждым неотвеченным гудком. Между седьмым и восьмым, Зак прошептал, - Я скучаю по тебе, Грейси, - после чего, положил трубку, и сев на пол, рядом с телефоном, уронил голову на ладони.
Полночь, а ее не было дома. Рабочий день, а ее не было... На одну ужасную секунду, в его мысли ворвались картинки, где она с другим мужчиной. Но Зак понимал, что он не мог ни злиться, ни ревновать. После его ночи с Сатерлин, у него не осталось на это никакого права.
Нора... он вспомнил, что она обещала, явившись в прошлый четверг к нему на работу... возможность увидеть новый мир, к которому она принадлежала, увидеть, каково это быть свободным от чувства вины. Он завидовал свободе, которая была у Сатерлин, и гадал, являлся ли ее таинственный любовник - Сорен - источником ее жизнерадостности.
В первый рабочий день над ее книгой, она сказала, что принадлежала Сорену. Зак даже не мог представить, что это значило, и как могли складываться подобного рода отношения. Вероятно, только человек, бывший рабом, мог, по-настоящему, ценить свободу.
"Позволь мне показать тебе другую жизнь. Ни прошлого, ни будущего... где нет ни вины, ни стыда, и абсолютно нечего бояться... "
Ни вины, ни стыда, ни страха - Истон забыл, каково это жить без трех его постоянных безжалостных спутников. Неужели, Нора, и правда, могла это для него сделать? Даже несколько минут свободы, казались ему стоящими любых денег, которые он должен был заплатить.
Опустив взгляд за бесполезный телефон и свою пустую квартиру, Зак принял быстрое решение. Поднявшись, он взял свое пальто, через минуту покинул здание, а через десять, сел в поезд. Он не превратится в своего отца, сказал он себе. Не сегодня.
* * *
После третьей, проведенной вместе ночи, она проснулась в его пустой кровати и медленно присела, осторожничая из-за своего избитого и ноющего тела. Пока что, последняя ночь была самой жестокой, и она улыбнулась, вспомнив о чувственных преступлениях, которые он совершал против ее плоти.
В течение двух лет, он мысленно готовил ее к тому, что станет требовать, когда они, в конце концов, вступят в отношения. Зная, что ее ожидает, и даже видя его с другими, она, в сущности, не понимала, насколько болезненными будут первые удары, обрушившиеся на ее девственную спину, в их первую, в качестве любовников, совместную ночь. Проснувшись на следующее утро с рубцами на теле, кровью на своих бедрах и его простынях, ее первой мыслью было не сожаление или страх, а то, что оно того стоило - ожидания, боли, жертвы, которая теперь таковой совсем не казалась.
Она принадлежала ему и так будет всегда. Он говорил ей эти слова, но сейчас она чувствовала их у себя под кожей. Надетый им ошейник, окружал и ее сердце. Подняв руку, она прикоснулась к своей шее, которая оказалась обнаженной. Он снял с нее ошейник, пока она спала.
Зная, что прямо сейчас он не ждал ее полного подчинения, она встала с кровати и последовала за звуком бегущей в ванной воды. Он находился в душевой кабине, и, не спросив разрешения, она присоединилась к нему, встав под поток ошпаривающих струй. Он не разозлился. Она не сомневалась, что так и будет. Все, кого она знала, боялись его - его ума, его впечатляющего роста и силы, его неземной красоты, но она знала его, как мужчину плоти и грубого желания, чья любовь к ней выходила за рамки понимания. Она знала его доброту, его благородство и, несмотря на то, что он мог заставить ее тело дрожать от страха, ночами заковывая в кандалы, под этим страхом пролегало бесконечное доверие.
Пять долгих лет, он учил ее доверять ему. И когда он наклонялся, чтобы поцеловать, она смеялась в его губы, гордясь тем, как хорошо усвоила этот урок.
Его руки, такие нежные этим утром, и такие грубые прошлой ночью, исследовали каждый дюйм ее тела. Она провела пальцами по его волосам и скользкой спине. Когда его губы добрались до ее шеи, и глотнули воды из впадинки под горлом, она поддразнила, - Ни игрушек, ни цепей - как ты будешь доминировать надо мной теперь?
Это произошло так быстро, что она не успела даже ахнуть, когда оказалась придавленной животом к стенке душевой кабины. Сначала она не боялась.
- Вот так, - прошептал он ей на ухо, - именно так, - и толкнулся в единственную часть ее тела, куда еще не проникал.
Эта боль была сильнее любой, которую он ей когда-либо причинял. Она закричала во все горло, выкрикивая несвязные слова, слова, разламывающиеся напополам так же, как и она. Она знала, что существовал способ остановить эту боль, но в своей панике, в своей агонии, он был забыт. Почувствовав на губах кровь, она поняла, что искусала собственную руку. Он продолжал проникать в нее, в то время, как по ее лицу текли перемешанные с водой слезы.
Это закончилось так же быстро, как и началось. Выйдя из ее тела, он оставил ее в душе. Ее колени подкосились и она осела на пол. Вода продолжала падать на нее сверху вниз.
Вернувшись, он был уже одет. Медленно, заставив себя посмотреть на него, она отстраненным голосом прошептала, - Я забыла свое стоп-слово.
В его глазах отразился ужас. Он неторопливо встал на колени так, словно собирался молиться и потянулся к ней, но она инстинктивно сжалась в страхе. Он ждал, больше не делая попыток прикоснуться. В конце концов, она неспешно поднялась.
Он развернул полотенце, она ступила в него и прильнула к его груди, когда он обернул ткань вокруг ее тела. Взяв на руки, он отнес ее обратно в спальню, сел в кресло возле окна, прижал к себе, и укачивал своими сильными руками, пока она плакала. Он не просил прощения, она этого и не ждала.
Больше, она никогда не забывала свое стоп-слово.
Нора прочла эти слова с легкой улыбкой на губах, и тоскливо вздохнув, удалила последний час своей работы. Открыв почту, она нашла новые сообщения от Зака по последним, направленным ею главам.
Хотя ему нравилась ее работа, он снова вернулся к характерному для него способу критики, и она не могла не улыбаться, читая некоторые из его более саркастичных комментариев.
"Нора, прости за редактирование формата, но об этом необходимо сказать - ты, в который раз, ставишь точку с запятой. Прекрати это. Ими не нужно отмечать каждое предложение. Если не знаешь, как правильно расставлять пунктуацию, тогда вообще не берись, пиши как Фолкнер, и мы притворимся, что это специально".
