Слинни все еще смотрела на него с переднего сиденья. Движение на бульваре совсем остановилось. Прохожие по всей улице начали собираться группами. Громко загудела какая-то машина, тысячи разговоров сливались в единый ровный шум, почти заглушавший урчание мотора.
«Что она смотрит?»
— Значит, так, — сказала Слинни. — Эта девочка с Земли…
— Я тебе рассказал, что произошло.
— По болтофону нельзя нормально разговаривать. А в этой куче металлолома, которую твой друг зовет машиной, ты можешь все рассказать подробно — никто не услышит. Даже мой сегодняшний поклонник так трясется над дорогой, что ничего вокруг не замечает.
Это была правда. Машина потихоньку ползла вперед, а Иеронимус, глядя в лицо Слинни над спинкой переднего сиденья, стал рассказывать о том кошмарном, волшебном вечере. И о поцелуе тоже.
— Она тебе нравится?
— Что значит — нравится?
— Ну, в смысле — ты ее любишь?
— Не знаю.
— Ты не можешь не знать! Она попросила показать ей твои глаза — и ты показал.
Как тихо она сидела… Неподвижно, словно каменная. Может быть, все женщины так себя ведут, когда им грустно? Ни разу не пошевелилась за все то время, что они простояли в пробке на бульваре Королевы Марии. Так и застыла вполоборота, будто на фотографии. Зачем она спрашивала? Их с Иеронимусом разделяли две пары фиолетовых линз. Любит ли он ту земную девочку — кажется, это волновало Слинни даже больше, чем совершенное им вчера преступление. Ей важно было знать. Ты ее любишь? Любишь?
На самом деле Иеронимусу больше всего на свете сейчас хотелось вскочить, схватить Слинни за руку и убежать вместе с ней, бежать долго-долго, подальше от Брейгеля с его полудохлой машиной, от неона, от небоскребов и шоссе, убежать в луга, где никого нет и светит только грязно-бурая планета над головой, и там наконец-то сделать то, о чем они оба думают с той минуты, когда впервые встретились: снять очки и посмотреть друг на друга.
— Девочку с Земли?
— Кого же еще?
— Да. Я люблю ее.
Слинни еще секунды три смотрела на Иеронимуса, а потом медленно отвернулась. Прошла минута. Ему было трудно дышать. Зачем он ей сказал? Зачем? «Я сам не соображаю, что говорю».
Зажегся зеленый свет, «пейсер» дернулся и свернул влево, на шоссе 16–61. Пробка осталась позади, и казалось, дальше предстоит спокойная поездка до самой Зоны первого ЛЭМа.
Слинни опустила стекло со своей стороны. Ветер ворвался в окно и растрепал ее синие волосы. Пряди четко выделялись в свете фар встречных автомобилей. «Пейсер» прибавил скорость. Лунный пейзаж проносился мимо, сверкая неоном. Движение было довольно оживленное: впереди теснились тысячи машин, едущих в том же направлении. До самого горизонта раскинулись жилые кварталы, над ними в красном небе плыли сотни мега-крейсеров. Иеронимус уставился в затылок Слинни и чувствовал только, как ноет сердце.
«Прости меня».
Они миновали несколько громадных дорожных знаков, зеленых с ослепительно-белыми буквами. «Зона первого ЛЭМа — 200 км». Вдруг движение на шоссе снова замедлилось, тягуче, словно финальная нота на аккордеоне, а потом совсем остановилось.
Через три мучительно долгих минуты машины снова двинулись, но еле-еле.
— Слушай, — деловито сказала Слинни, обращаясь исключительно к Брейгелю, — так мы никуда не успеем.
— Ага, — ответил Брейгель. — Ты вроде говорила, что знаешь короткую дорогу?
— Да. Сверни у отметки девяносто четыре — это вон там, за теми тремя фургонами. Попадешь на узкую дорогу, она называется Шен-авеню. Надо ехать по ней, пока не увидим кратер с водой — это на самом деле ферма, там выращивают водоросли. После кратера поворачиваем направо и едем прямо на север по пересеченной местности. Примерно через час будет несколько озер — и мы на месте. Въедем в Зону первого ЛЭМа с обратной стороны. Иеронимус заберет девушку, и все вместе отправимся в «Собачий питомник» слушать «Джинджер-канкан».
Брейгель молча кивнул.
— Откуда ты знаешь этот путь? — спросил Иеронимус.
Она не оглянулась и не повысила голос, так что Иеронимусу пришлось напрячься, чтобы расслышать ответ.
— Мне Пит показал. Дней десять назад мы ездили в Зону первого ЛЭМа, смотреть матч его любимой телебольной команды. Мы опаздывали, машин на шоссе было много, и он поехал напрямик.
Впереди образовался небольшой просвет, и Брейгель, вывернув руль, свернул с основного шоссе.
На Шен-авеню было абсолютно пусто.
— Сомневаюсь, что этот драндулет поедет так же быстро, как «Проконг-девяносто», — тихонько пробормотал Иеронимус.
— Не переживай, — ответила Слинни с усталым вздохом.
Ее явно не волновал предстоящий вечер.
Дорога шла через мрачную пустынную местность, заваленную промышленными отходами. Приземистые серые корпуса бездействующих фабрик, дымовые трубы… Кирпичное здание вдалеке чем-то привлекло огромную тучу колибри — тысячи птиц влетали в единственное окно и вылетали через дверной проем, образуя нечто вроде слегка расплывчатого дракона, бесцветного, тускло-белесого. Промелькнул забор, изрисованный непонятными каракулями. В воздухе стоял странный запах. Между двумя разбитыми машинами какой-то человек что-то варил в железной бочке. Пляшущие языки пламени бросали оранжевые отсветы на полуразрушенные строения вокруг. Белый лось пил грязную воду из лужи. Зверь поднял голову и посмотрел вслед «пейсеру». На шее у него болтался колокольчик. Вслед машине долго еще неслось звяканье. Среди буйных сорняков виднелся ржавый остов автомобиля, с которого давно сняли все запчасти. Он не стоял вертикально, а завалился набок, став более похожим на классическое изображение Сатурна. Зацепившиеся за раму целлофановые пакеты трепетали на ветру.
Вот проехали ферму с водорослями и свернули с дороги на открытое пространство.
Пять минут спустя вокруг не осталось ни домов, ни шоссе, ни неоновых огней и уж конечно ни единой машины. Тишина и безлюдье, только мелкие камешки хрустят под резиновым колесом.
Брейгель нажал на газ, и «пейсер» помчался вперед. Они были совсем одни на равнине, а впереди темнели силуэты далеких гор.
Глава 11
Иеронимус обхватил голову руками. Он был зол на весь свет, на друзей и на злую судьбу. Ему хотелось кричать. Конечно, он сам виноват — не надо было никого вмешивать в свои неприятности. Поехал бы один! Так нет, обязательно нужно тупо просить о помощи тупого дружбана, а тот за это потребовал совсем уже тупость, и в итоге Слинни тоже втравили в идиотскую затею. Тупо, тупо! Тупой замкнутый круг.
Иеронимус врезал кулаком по сиденью. Обхватил себя руками и стиснул зубы. А толку? Пустая трата времени. Он ничего, ничего, совершенно ничего не может сделать, чтобы изменить простой бесповоротный факт: они заблудились.
Он же и так знал, что Окна Падают На Воробьев улетела с Луны. Вот и надо было смириться, но неизвестность сводила его с ума. Иеронимус не хотел верить, что четвертый основной цвет действительно позволяет заглянуть в будущее. Он хотел быть нормальным! Ну хотя бы самую чуточку…
Он сидел в «пейсере», проклиная свое невезение, и не знал, что прав только наполовину. Корабль, уносящий Окна Падают На Воробьев, действительно поднялся в лунное небо, точь-в-точь по виденной им траектории. По направлению к Земле. Иеронимус не понимал одного: здесь любое направление будет «к Земле». Корабль взлетел, сделал круг и вернулся обратно.
— Я знаю, какой глаз у вас настоящий, а какой — искусственный, — сказала Окна Падают На Воробьев человеку, похожему на манекен.
— Откуда ты знаешь? — спросил он еле слышно.
— В настоящем у вас слезы.
— Вот как…
— Мы ведь не летим на Землю?
— Не летим. Мы направляемся в Олдрин-сити. Я соврал. Нарочно, чтобы ты призналась, что встретила стопроцентно лунного мальчика. Мы задержим тебя до тех пор, пока его не поймаем. Чем скорее ты нам скажешь — ну, не знаю, например, его имя, тем скорее вернешься к папе и маме. Они находятся в гостинице под домашним арестом. Возможно, вы даже успеете к своему рейсу и сможете попасть на курорт.
