Он помолчал, сделал глоток, вернул мне бутылку и продолжил:
– Я старался, но творение получилось неудачным. Возможно, потому, что Хара – в чем-то отражение своего создателя, а он не идеален. Что взять с обычного вора?
– Всегда есть шанс все начать заново.
Гаррет рассмеялся:
– Ты даже не понимаешь, что сказал. Чтобы начать новое, следует уничтожить прежнее. Вряд ли ты этому обрадуешься. Впрочем, я никогда на это не пойду. Не привык бросать начатое на полпути, знаешь ли. Этот мир раздирают войны, но в нем все же много хорошего. Поэтому я пытаюсь его спасти.
– А ему что-то угрожает? – Я смотрел, как одна из шхун, подняв паруса, медленно выходит из гавани.
Он загадочно пожал плечами:
– Основа Хары – «искра». Магия. Но в последнее время она стала покидать этот мир. И он начал разрушаться. Я бы этого очень не хотел. Поэтому Хару надо вернуть к изначальному состоянию.
– Ты говоришь о Серой школе?
– Серая школа – лишь первый шаг.
– Но это шаг к уничтожению! – возразил я ему.
– С чего ты так решил? – удивился он.
– Люди, живущие почти вечно, да еще и обладающие сокрушительной силой, вполне могут счесть себя равными… богам.
Он вновь поморщился, услышав это слово, но я продолжил:
– То-то будет весело, когда таких бессмертных станет несколько сотен. Или тысяч. Рано или поздно они чего-нибудь не поделят, и все закончится очень печально. Например, очередным выжженным материком.
Он задумчиво кивнул:
– Нельзя жить вечно, Нэсс. Это нарушает законы мироздания. Конфликты возможны, не спорю, но думать об этом пока рано. А о том, что изначальная, серая магия приведет к катастрофе… Я скажу тебе так – пока тьма и свет были единым целым, Хара расцветала и жила в относительном мире. Но люди всегда найдут себе проблему. Их споры, что лучше – свет или тьма, привели к Расколу. А Раскол завершился гибелью Западного материка и всем тем, что мы имеем сейчас. «Искры» оказались разделены, и спустя тысячелетия от магии прошлого осталась лишь память, да и то – обрывки.
– Но раз ты смог создать Хару, то, наверное, мог бы и остановить прежних людей в самом начале той истории.
– Мог. Но не стал. Или не уследил. Уже не помню, если честно. Проблема долгоживущих и не слишком мудрых людей – скука и любопытство. Я решил посмотреть, что будет дальше без моего вмешательства. А мир начал умирать. Ему не хватало серой «искры». Магия уходила сплошным потоком, невидимым для одной человеческой жизни, но заметным поколениям.
– И тогда ты решил возродить ее? Старый Дар? Скульптор – ведь это ты подсказал ему, с чего начать?
– Ты не зря читал его дневник, – усмехнулся вор. – Я искренне считал, что от появления серой «искры» будет только лучше, но благими намерениями выстлана дорога в Бездну. Кавалар не понял, не смог, не увидел пути. Я писал о любви, но он взял в основу своих плетений лишь силу и боль. Лишь два Дома из трех оказались в его Даре.
– Но он многого достиг.
Гаррет оглянулся назад, туда, где на вершине холма высилась Башня, построенная великим магом прошлого.
– Не спорю. Он был талантлив. Целитель возродил «искру», но она оказалась ущербной. Извращенной. Слишком темной, чтобы ее можно было назвать серой. Идеала не получилось, Кавалар сошел с ума, затем его убили, весь план полетел в Бездну, а Хара продолжила медленное увядание.
Я выпил, передал бутылку, сказал:
– А затем появились Проклятые.
– Рано или поздно это должно было случиться, – вздохнул Гаррет. – Кавалар оставил записи, как пробудить «искру». И хотя те, кого ты называешь Проклятыми, были правы в том, что пора менять основу Дара, они не смогли этого сделать из-за ошибки Скульптора, посчитавшего, что любовь – это слишком размытая, непонятная основа по сравнению с силой и болью. Вместо того чтобы соединить все грани, они обратились к Бездне, и вновь разразилась война. «Искра» изменила их, как когда-то изменила Целителя. Их Дар стал гораздо более ущербен, чем у тех, кого теперь называют Ходящими и некромантами. Хотя, конечно, он был не в пример сильнее, чем у других.
Я открыл рот, чтобы возразить, но он меня опередил:
– Знаю, о ком ты скажешь. О Гиноре. Рыжей удалось разорвать порочный круг. Именно поэтому Лаэн стала первой настоящей «искрой» из прошлого за тьма знает сколько тысячелетий. А ее учеником стал серый Целитель. Они не несут в себе червоточины, что жила в Проклятых, и способны вернуть в Хару изначальную магию.
– Как у Гиноры получилось избавиться от тьмы? Это потому, что она перестала сражаться?
Гаррет фыркнул:
– Это было бы слишком просто. Когда Проклятая нашла твою Лаэн – девочка умирала. Гиноре пришлось пожертвовать половиной своей оставшейся силы ради другого человека. Ей пришлось перелить в ребенка часть своей личности, отдать частичку себя и из-за этого намного ускорить свою гибель.
– Но в то же время получить шанс выжить, – сказал я. – Ведь теперь ее «я» в Лаэн.
Он пожал плечами:
– Я бы не назвал это жизнью. Но важно другое. Проклятая пожертвовала собой осознанно. И она полюбила девчонку, стала считать ее своей дочерью. В какой-то степени после всего случившегося именно так и было. Любовь, мой друг, прекрасное чувство. И в чем-то даже целебное. Даже для ущербной «искры». В день, когда Гинора спасла Лаэн, она коснулась Дома Любви. Того самого, что был недоступен Скульптору.
– Так просто? – прошептал я.
Он погрозил мне пальцем:
– А вот это было как раз не просто. Скорее невозможно. Я узнаю этот подозрительный взгляд.
Он улыбнулся, и я хмыкнул:
– Что-то мне подсказывает, что без тебя и здесь не обошлось. Это ты подсказал Проклятой, что следует сделать, чтобы спасти ребенка?
– Опосредованно, – небрежно ответил он, с сожалением глядя на остатки вина. – Признаться честно, я не предполагал, что из этого хоть что-то может получиться.
– И теперь у тебя есть серый Целитель, который создаст школу?
– Это еще неизвестно. К тому же он есть не у меня, а у этого мира. Что получится в итоге – покажет время. Время, Нэсс, лучший судья, чем мы все, вместе взятые.
– Не понимаю я тебя, вор. Раз ты много знаешь, умеешь и можешь, то почему бы самому все не сделать? Не возродить «искру»? Не спасти мир? Ведь ты на это способен. Я уверен. Что? Есть какие-то правила, чтобы ты этого не касался?
Он взял сумку, стряхнул с нее несуществующую пылинку, на мгновение задумался:
– Правила? Нет никаких правил. Правила и жесткие рамки – не для Хары. Я дал этому миру свободу и не желаю ее отбирать. К тому же, когда ты всесилен, приходится придумывать ограничения. Не для мира. Для себя. Иначе жизнь теряет всякий смысл, если в любое мгновение можно достать луну с небес.
– Но почему мы? Почему я, а, к примеру, не Шен? Ведь он же Целитель! – возмутился я.
– Если ты считаешь себя менее важным в этой картинке, то ошибаешься. Ты – человек, который вспоминает о своей совести… Иногда. А это уже немало. Не все на это способны в наше смутное время. Не говоря уже о том, чтобы любить по-настоящему.
– Как будто я один такой.
Он усмехнулся:
– Возможно. Помнишь, что писал в своем дневнике Кавалар? Он знал о значении любви, но, к сожалению, так и не смог ее испытать. Я строил этот мир на любви, я вложил ее в Хару. Любовь является основной, самой сильной магией. Благодаря ей выжила Лаэн. Ее дух остался с тобой лишь из-за вашей любви. И поэтому она возродилась в этом Доме.
Я подумал над этим. Кивнул:
– Нам с Лаской повезло, что рядом был Шен.
– Вам с Лаской повезло, что малыш оказался добросердечным и понял, что такое любовь, гораздо быстрее Кавалара. Только такой Целитель способен совершить осмысленный перенос духа из тела в тело, а не как это было с Тиф – по нелепой случайности. Впрочем, Тиа ал’Ланкарра сыграла свою роль в этой истории, и с ней я уже расплатился.
– Этот мир придуман…
– Ради чего? – резко оборвал он меня, но я промолчал, и он негромко сказал: – Возможно, весь этот мир был придуман только ради вас двоих. Кто знает?
