Но, когда она добралась до деревни, в лесу у которой дислоцировался батальон, выяснилось, что ничего уже изменить нельзя. Батальон ушел в тыл к немцам два дня назад. Ночью. Перед самым началом наступления. Так что присоединиться к своим у нее нет никакой возможности. Поэтому Вилора осталась работать у Шпильмана, в госпиталь которого потоком шли раненые.
Правда, как чуть позже выяснилось, эта ее работа в госпитале затянулась не очень надолго. Еще через четыре дня немцы прорвали фронт в сорока километрах западнее, и корпус также начал отходить на юг. Отгрызаясь, теряя людей и вооружение, жестоко страдая от постоянных налетов немецкой авиации, но, все-таки, отходить, а не откатываться. И уж тем более не бежать. И генерал Еремин сумел-таки отвести свой корпус на новые позиции, не дав ему потерять боеспособность. Только Вилора узнала об этом гораздо позже. Уже в Киеве. Потому что ее, сразу после получении приказа на эвакуацию госпиталя, отправили в тыл с партией наиболее тяжелых раненых. А когда она попыталась возмутиться, заявляя, что никуда не поедет, а будет при управлении корпуса ждать возвращения своих, Шпильман покачал головой и тихо спросил:
– А с чего ты, Сокольницкая, взяла, что они выйдут из тыла именно на участке нашего корпуса?
– Но… как? – удивилась Вилора. – А где ж еще?
– Да где угодно, – хмыкнул Александр Моисеевич. – Война, девочка моя – вообще дело случайное. Я, например, не знаю, останется ли вообще наш корпус в списках имеющихся в распоряжении командования РККА соединений или нет?
– То есть как это? Почему это? – ошеломленно пролепетала девушка.
– Потому что уже не один десяток таких корпусов, как наш, с момента начала войны из этих списков исчез, – вздохнул Шпильман. – Дивизии разбиты, и их остатки либо отправлены на пополнение других частей и соединений, либо все еще прорываются, а то и пробираются к линии фронта по немецким тылам, штаб – разгромлен, командир корпуса – погиб или в плену. Были – и нет…
– Но… как же так может быть? – воскликнула девушка. – Это же… Как же… Нет, с нашим корпусом такого никак не случится. Вон же, удержали же наши фронт! Значит…
– Да ничего это не значит, – махнул рукой Шпильман. – Наши-то удержали, а вот соседи – нет. И, слава богу, что откатились пока недалеко. Благодаря тому, что за те три дня, пока немцы нас атаковали, из тыла пару дивизий подтянуть успели. Так что после того, как немцы по соседям ударили, а те попятились, было из кого заслон выставить. А то бы толку было с того, что мы фронт удержали… Все равно бы в котле у немцев оказались. У немцев-то во всех передовых частях вся пехота на машинах и мотоциклах. Только где дырку во фронте пробьют, глядь – они уже фьюить, и в тылу у тех, кто еще обороняется. А у нас даже в мехкорпусах почитай вся пехота пешком была. Не говоря уж об обычных стрелковых дивизиях. По мобилизации только машины получить должны были…
– Что-то вы не то говорите, Александр Моисеевич, – сурово сдвинула брови Вилора. – Не может такого быть. И вообще, вы ведь медик, а не командир. Не думаю, что вы в этом разбираетесь. Это… это – пораженческие настроения, вот!
– Не командир-то, не командир, – снова вздохнул Шпильман. – Да сама знаешь, сколько тех командиров через мои руки прошло. Так что я тебе не свои размышления здесь докладываю, а их слова. Или ты думаешь, что мне не больно, что мы отдали немцам Минск, Ригу, Советский Вильнюс, Псков, Таллин и допустили немца в самое сердце России? Вот я их и пытал насчет того, как же так все могло случиться? Нам же в тридцать восьмом, когда Тухачевского, Егорова и Уборевича со товарищи расстреляли, говорили, что все, что зараза из армии – вырвана, что предатели, желающие ослабить нашу армию, – уничтожены. И теперь мы непременно «малой кровью и на чужой территории»!.. И где эта малая кровь и чужая территория? А может как раз не тех расстреляли-то, раз те, кого не расстреляли – такого наворотили? Всего за два месяца! Эвон, сколько кричали про бездарных царских генералов, а теперь выясняется, что они были куда толковей нынешних. Несмотря на все пролетарское происхождение теперешнего руководства.
Вилора поежилась и исподтишка покосилась на окно и дверь. И то, и то было закрыто. Но вот насколько плотно? Очень бы не хотелось, чтобы этот бурный спич услышал кто-то не тот. Очень бы не хотелось… Еще год назад, до того, как арестовали отца, она бы первая возмутилась подобным заявлениям. Все это – ложь и подлый навет! Советская власть НИКОГДА не ошибается! Если посадили и уж тем более расстреляли – значит, было за что. И туда им и дорога. Но после того, как арестовали ее любимого, ее всегда такого болезненно честного и работавшего по восемнадцать часов в сутки папку… И не только арестовали, но еще и осудили, так и не сумев разобраться. После того, как к ней отнесся товарищ Николай… И – да, после того, как немцы уже на третий месяц войны взяли Минск, Ригу, Псков и рвутся к Киеву…
– Не надо так громко кричать, – тихо произнесла она. И Александр Моисеевич вздрогнул и уставился на нее сквозь очки своими больными, красными от недосыпа глазами. Несколько секунд он рассматривал ее слегка испуганным взглядом, потом испуг ушел, и он тяжело вздохнул и махнул рукой.
– Короче, иди Сокольницкая, готовься. Поедешь старшей с ранеными. Я в твою партию самых тяжелых собрал. Уж не знаю, поможешь ты им этими своими иглами дожить до армейского эвакогоспиталя или нет, но если не ты, им, пожалуй, уже никто не поможет.
– А может… – робко начала Вилора. – Александр Моисеевич, у вас же и так хирургов не хватает. Вы-то сами только что двадцать часов у операционного стола отстояли. Может, я со следующей партией поеду, а?
– Нет, Вилора, – вздохнул Шпильман. – Поедешь сейчас, – и пояснил: – Баженова очень просила тебя прислать. У них там очень тяжело. Тяжелые потоком идут. И мрут. Потому что немцы бомбят дороги как бешеные, и поэтому сильная нехватка медикаментов и крови. Ты там сейчас очень нужна, девочка моя…
Вот так она и оказалась сначала в эвакогоспитале, а затем и во фронтовом госпитале, который размещался в Киеве. Причем, вытребовал ее туда как раз вот этот самый пожилой дядечка в круглых очках и военной форме с погонами генерала, по фамилии Бурденко. Главный хирург Красной армии…
Марьяна оказалась пожилой домработницей. Вернее, это для нее пожилой, а для Николая Ниловича, наоборот, молодой. Он так на нее и прикрикнул, когда она разохалась насчет того, что, мол, Марии Эмильевны сейчас дома нету, потому как она у подруги заночевала. И ой, как она расстроится, когда узнает, что не смогла сама Николая Ниловича встретить.
– Ты, Марьяна, не маши тут руками, как гусыня крыльями, а давай-ка своими молодыми ножками да ручками нам вот с этой милочкой и ребятами на стол накрой. Нам через час в госпитале надо быть. А с Машей мы вечерком повидаемся. Я в ближайшее время более на фронт не поеду.
– Вот вы всегда так говорите, Николай Нилович, а потом все опять по-своему делаете[61], – проворчала Марьяна, но на стол накрыла молниеносно. Правда все это время подозрительно косилась на Вилору.
– Петруша, ты там насчет спиц что разузнал? – спросил Николай Нилович, когда они уже садились в машину, чтобы ехать в госпиталь.
– Все в порядке, Николай Нилович, – тут же отозвался старший военфельдшер. – Сами спицы сделают в нашей ортопедической мастерской из проволоки, вытянутой из пружинной стали. У них такая есть, они сами ее как основу предложили. А потом мы покроем их слоем золота в гальванической лаборатории МГУ. Им уже поступило распоряжение оказать нам всяческое содействие. Так что ждем только образец.
– Образец мы тебе сейчас дадим, – произнес Николай Нилович, разворачиваясь к Вилоре. Девушка тут же залезла в сумку и вытащила из нее один из наборов, изготовленных в Киеве, протянув его Петруше.
– Только все пропорции должны быть выдержаны предельно точно, – строго добавил Бурденко.
– Не волнуйтесь, Николай Нилович, – все будет сделано в лучшем виде.
61
Академик Бурденко действительно регулярно выезжал на фронт, где лично провел несколько тысяч операций. В 1941 году во время переправы через Неву был контужен.
