В Киеве Вилора проторчала почти полторы недели. К тому моменту, когда она добралась до Киева, ее спицы, изготовленные вручную, из подручных средств на лесной поляне, были уже на последнем издыхании. Но зато, как выяснилось, с батальоном имелась возможность связи. И влияния Николая Ниловича хватило на то, чтобы во время очередного сеанса для капитана Куницына было передано несколько вопросов по поводу того, из каких материалов можно изготовить новые спицы, дабы они были подолговечнее. Или непременно необходимо дерево? Ответ пришел буквально на следующий день. Капитан Куницын передал, что лучше всего работают как раз металлические спицы, причем из благородных металлов – золота и платины. А деревянными пришлось воспользоваться за неимением лучшего. После этого в прифронтовом Киеве отыскали двух ювелиров, которые за сутки изготовили семь новых комплектов спиц. Правда, обращаться с чисто золотыми спицами оказалось страшно неудобно. Они были тяжелыми и к тому же требовали очень большой сосредоточенности, потому что легко гнулись при любом не совсем точном движении… И еще Вилора очень разозлилась, когда ей сообщили, что спицы изготовлены именно по рекомендациям капитана Куницына. Значит, с батальоном все это время имелась связь, а ей об этом ничего не сказали! Можно же было как-то договориться и, скажем, сбросить ее к своим на парашюте. Она бы совершенно не испугалась прыгнуть. Ну, вот не капельки! Потому что она… Должна. Быть. Со своими!
Поэтому следующий день Вилора нервничала и дулась на всех. В том числе и на генерала Бурденко. До тех пор, пока он ей не объяснил, что радиостанция, с помощью которой они смогли задать вопросы ее комбату по поводу игл, на самом деле была не у батальона, а у группы осназа НКВД, действовавшей совместно с батальоном, но не в его составе. И выходили они на связь очень нерегулярно и из точки, расположенной не менее чем за десяток километров от текущего места дислокации батальона. Ну, чтобы немцы, если даже засекут радиостанцию, не сумели вычислить, где дислоцируется батальон. Так что все вопросы капитану Куницыну передавали именно через энкавэдэшников. И ответы получали тоже через них. При этом Николай Нилович клятвенно пообещал, что при следующем сеансе связи они непременно зададут вопрос насчет того, имеется ли возможность перебросить им батальонного военфельдшера, который просто горит желанием вернуться в свой родной батальон. И если они согласятся, то он сам не только не будет этому препятствовать, но даже всемерно поможет.
Девушка не знала, что генерал Бурденко, столкнувшись с совершенно необъяснимым, но при этом так же совершенно реальным ростом числа выздоровлений в абсолютно, по меркам современной медицинской науки, безнадежных ситуациях, вследствие использования этой загадочной акупунктуры, имеющей то ли китайские, то ли японские, то ли индийские корни, из-за информации о которых он и прибыл так срочно сюда, в Киев, обратился лично к Сталину с требованием немедленно вытащить обладающего столь уникальными знаниями капитана Куницына из немецкого тыла. Но ему сообщили, что в настоящий момент сделать это никак невозможно. И передали совет – «берегите Сокольницкую». После чего точно такой же совет он получил и от самого капитана Куницына. Тот передал: «Берегите Вилору». Так что свое обещание он давал с легким сердцем. Ибо в ответе капитана Куницына был совершенно уверен.
Так оно все и вышло. То есть на следующий день Вилоре официально, в узле связи, с росписью в журнале о неразглашении и в присутствии сотрудника НКВД была предъявлена радиограмма от той самой спецгруппы осназа, в которой говорилось, что «…обеспечить прием из-за линии фронта кого бы ни было не имеем возможности. Ибо это поставит подразделение в опасное положение и будет способствовать его обнаружению противником».
Следующие десять дней Вилора чувствовала себя каким-то механическим автоматом. Семь комплектов спиц позволяли работать в режиме конвейера. За сутки, при двенадцатичасовом рабочем дне, Вилора успевала обработать от ста сорока до ста семидесяти человек. В зависимости от их состояния. Так что за эти дни через ее руки прошло около полутора тысяч человек. Ну да, человек… обожженных, хрипящих простреленными легкими, еле живых, с ампутированными ногами или руками и в окровавленных бинтах. Она давно уже не была той испуганной первокурсницей, которую тошнило уже при подходе к анатомичке, и даже не той хорошо, как ей тогда казалось, подготовленной «заучкой», которая прибыла для прохождения службы в медсанбат двадцать второй танковой дивизии. Она уже успела повидать грязь, кровь, человеческие внутренности, изувеченные безжалостными свинцом и сталью. Она сама ампутировала руки, ноги, ушивала огромные безобразные шрамы. Но все равно… это было тяжело.
На третий день, под вечер, когда она пила чай, которым спасалась в короткие перерывы между сериями, не позволяя себе отойти от рабочего места хотя бы на полчаса, чтобы пообедать (уж больно большой поток раненых шел в эти дни в Киев), держа подстаканник едва заметно дрожащими пальцами, в палату, в которой она занималась установкой игл, влетела какая-то женщина в кокетливо подпоясанном белом халате. Бросив неприязненный взгляд на Вилору, она склонилась к уху сидевшего рядом Бурденко и тихо зашептала:
– …генерал-лейтенант… непереносимость анестезии… очень слаб… звонили из Москвы… лично просил…
Тот молча кивнул и поднялся. Вилора окинула его заторможенным взглядом, а затем тихо сказала:
– Капитан Куницын при мне в полевых условиях сделал обезболивание ранбольного с помощью игл.
Бурденко притормозил и резко развернулся.
– Милочка моя, а вы сможете это повторить?
Вилора вздохнула, поставила на столик почти пустой стакан и медленно мотнула головой.
– Нет, – потом мгновение поколебалась и нехотя закончила: – Если только в самом крайнем случае, если нет других вариантов. Я этого просто никогда еще не делала. Только видела и… какие там особенности, могу только предполагать. По этим-то трем схемам меня капитан Куницын хорошо натаскал. Ну, чтобы все особенности строения тела конкретного человека учитывать – размер, вес, длину конечностей, особенности расположения внутренних органов. Их же при пальпации можно прощупать или по косвенным признакам определить. А там понадобится заходить в мозг через глазные отверстия в черепе. Я, конечно, теоретически, для себя, прикидывала, куда он там втыкал иглу, но… – она запнулась, подумала и решительно произнесла: – Нет. Я знаю, что это возможно, но я этого сделать не сумею.
Бурденко кивнул и вышел из палаты. А Вилора посидела еще минуту и, поднявшись на ноги, двинулась к своему «конвейеру». Пришло время вытаскивать иглы из очередного ранбольного…
Но уже через два часа Николай Нилович вернулся в ее палату и, терпеливо дождавшись, когда она поставит очередную серию, мягко и ласково произнес:
– Милочка моя, нам надо попробовать.
– Что? – не поняла сразу Вилора.
– Нам надо попробовать сделать эту твою анестезию с помощью игл, – он вздохнул. – Иначе ничего не получается. Полная непереносимость хлороформа. Да и с остальной общей анестезией так же дела совсем швах. А делать операцию под местной никак не получится – слишком обширные поражения. Без общей анестезии он просто умрет от болевого шока. Пациент и так очень слабый.
Так что спустя двадцать минут она уже стояла перед входом в операционную, вскинув вверх руки в перчатках, и ждала, пока та самая кокетливо подпоясанная медсестра завяжет ей на спине свежий операционный халат.
Операция прошла удачно. Хотя, в тот момент, когда Вилора медленно и осторожно вводила иглу в левый глаз пациента – она едва не описалась от страха. Но – обошлось. Во всяком случае, к тому моменту, когда Вилора вытянула из генерал-лейтенанта свои иглы, он был еще жив. Поэтому девушка, дав пациенту немного передохнуть, поставила ему сначала общеукрепляющую схему, а затем еще и на повышение кроветворной способности.
И именно после этой операции Бурденко объявил:
