неправильно, но он приказал, и я полетел… Но я не знал, куда лететь, а “стрела” была с
испорченным навигатором… И вообще – ее разум был сломан, и она работала только на прямом
управлении – я у нее и спросить ничего не мог… Вот я и заблудился… и чуть не замерз, когда у
“стрелы” энергия кончилась…
– Как же ты один в снежной пустыне со сломанной “стрелой” не сгинул?..
– Меня нашли охотники с укрепления Штормштадт – с седьмой базы Хантэрхайма… Но они
сказали, что в Штормштадт нам нельзя, что надо жить на старых базах далеко от центральных
укреплений… Олаф был главным, он научил меня бить скингеров… А потом скингеры стали злей
и опасней – им перестали проводить коррекции, и охотиться на них стало сложнее… Тогда мы
покинули север – мы с Олафом… ведь скингеры сожгли всех остальных… А мы с Олафом без
сырого мяса стали зубы терять… И он сказал, что нам нужно мясо и хвоя, что надо двигать на юго-
запад… Но нам было так трудно прятаться близ Штрауба, что мы ушли на восток… Олаф всегда
считал, что прятаться надо не просто в таких местах, где нас сложно искать, а в таких, где нам
вообще уцелеть сложно, – в таких местах особо не ищут… Поэтому мы идем дальше на восток –
на базу Сюань-Чжи…
Лейтенант с раздражением, нарастающим вместе с болью, бросил окурок в костер…
– Сюань-Чжи… Да, на этой базе вас сильно беспокоить не станут – она брошена и Снеговым, и
Хакаем. Просто от нее, считай, ничего не осталось…
– Нам с Олафом хватит и того, что осталось… Нам многого не надо, Гюнтер…
– Тогда сразу в выжженные пустыни идите – точно никто искать не будет…
– Олаф сказал, что пойдем, когда припрет… Но мы сможем остаться только у границ
выжженной пустыни, куда еще заходят крысы… А станет совсем тяжко – вернемся к границам
ледяной пустыни, куда еще заходят скингеры… и крысы… Мы бы не ушли с севера, если бы не
разведчики… Если бы только скингеры стали злее, мы бы еще могли остаться – достать
специальную защиту и технику охотников Хантэрхайма… Скингеры такие – они бегут только,
когда есть, где скрыться… А когда местность открытая или когда их припрешь, – они нападают…
Иногда они кажутся неопасными, но вообще они – страшные звери… И крысы – страшные звери,
когда нападают стаей или когда просто голодны… Но зато они живут везде – крысы. Олаф сказал,
что в выжженной пустыне, где воды нет вообще, они делают воду… Не берут, а именно – делают…
– Синтезируют, Ханс…
– Да не важно – делают же… И мы можем пить их кровь… Только их поймать еще надо… Они
умные – не попадаются… особенно в сложные ловушки. Я заметил, Гюнтер, что сложные ловушки
их разведчики обходят всегда, когда простые – не все время… И мне еще постоянно приходится
прятать эти ловушки, подделывая их под окружающую местность…
Олаф, припав на колено у кострища, раскидал железным штырем угли, присыпая их
опаленными осколками сложной техники – оборудования этой базы, специализированной на
человекостроении.
– Заткнись, Ханс. Нам пора.
Ханс умолк, робко улыбнувшись лейтенанту, поднялся, подбирая и скручивая шкуры. Олаф
энергично кинул мне контейнер с медикаментами…
– Сильных болевых блокаторов нет – заряжайте шприц всем, что хоть отчасти поможет.
Швайген должен еще продержаться… И антибиотик колите – схема есть, с пометками дозы.
Я с сомнением посмотрел на лейтенанта и, жестко схватив Олафа за плечо, отвел его в
сторону…
– Ему это не нужно.
Олаф вырвал руку из моей хватки, раздраженно вздернув плечами…
– Он сейчас от боли орать начнет. Сколько-то протерпит еще, а потом – заорет. Никто не
способен столько терпеть, а нам нельзя шум поднимать.
– Олаф, он не может идти, а мы не можем его тащить. Его нельзя брать с собой.
10
– Я его здесь одного не оставлю.
– Его нельзя здесь оставлять. Мы на территории врага. Это закон – тяжело раненых при
проведении таких операций не забирают и не оставляют.
– А мне плевать на этот закон и порядок, полковник. Я не дам вам его пристрелить.
– Хотя бы пожалей его, если порядка не признаешь.
– Он не хочет умирать – хотел бы, застрелился бы давно.
– Он все равно умрет – в мученьях.
– Слушайте, полковник, это его дело. Идите колите ему болевые блокаторы.
– Не забывай, ты обращаться к высшему офицеру, Олаф…
– Хоть к черту… Здесь нет высших и низших – есть только живые и мертвые. А Швайген еще
жив…
– Ты забываешься, боец.
– Нет. Не нужны мне здесь ваши аристократические замашки. Это вам не штаб Ясного, где сил
и времени у всех довольно такой порядок соблюдать.
Я положил заряженный шприц, взял заряженный излучатель… Но Олаф резко перехватил мою
руку, удерживая с готовностью сломать кости…
– Не дам…
Короткий удар рукоятью сломанного обгоревшего ножа по его тыльной стороне ладони меж
сухожилий – и я сбил, сорвал его захват… Он отдернул руку…
– Не перечь мне, Олаф.
Он блеснул на меня глазами, вобравшими отблески грозового неба Хантэрхайма…
– Вы мне сухожилия перебиваете рукоятью ножа, на лезвии которого я вам мясо жарил… И
после этого вам не перечить?..
Я отстранил его, но он не отошел, упорно заступая мне дорогу…
– Ты преступник, Олаф, – не тебе судить о чести и благородстве.
– Вы считаете, что ваша честь не для всех, – что ваши правила чести не для тех, кто преступил
их… Тогда что ж мне не счесть, что вы ушли с территорий моей чести, когда вы переступили
границы моих правил?.. Благородство – это оружие сильных, защищающее и карающее всех,
подчиняющее всех… Иначе – это только видимость – только ложь…
– Я не преступал закона порядка, Олаф, что дает мне право судить силой и законом порядка.
– Да, я дезертир, полковник. Но я честен. Я вернул долг системе, отдав ей все, что она дала мне
– мою кровь… Она больше ничего не могла дать мне – мне больше нечего было окупать моей
кровью… Я ушел.
– Ты не просто ушел, Олаф. Ты – бежал…
– Да, я преступник. Но я покинул систему не оттого, что совершил преступление, – я совершил
преступление оттого, что покинул систему. Просто, мне не по нраву, когда мне заступают дорогу…
Я этого не терплю, полковник…
– Мне безразлично, что тебе по душе, а что – нет, Олаф. Уйди с дороги.
– Для меня сойти с вашей дороги значит – сойти с моего пути. Не ждите от меня покорности – я
боец Хантэрхайма, меня можно только убить.
Я не сталкивался с бойцами Хантэрхайма в бою, но мне достаточно известно об их
бесконтрольной гордости и силе… Этих людей создают специально для северных пустынь – только
таким бойцам достает сил без устали биться с врагом среди вечных льдов, и только вечные льды
позволяют офицерам ограничить их волю, убавляя их силу. Олаф смотрит мне прямо в глаза, но я
теперь смотрю только на его руки…
– Не вынуждай меня применять силу, Олаф…
– Я знаю вашу силу, а значит – знаю и слабость, полковник… Вы профессионал, но вы
изнежены узкой специализацией… Вы думаете, что тонкие знания дадут вам преимуществ больше,
чем грубая сила…
– Верно, Олаф.
– Но вы – только счетная машина… Ни один ваш расчет не соперник моей злобе…
11
Я с трудом удержался от тяжелого вздоха… Я знаю, что он прав, – стоит мне его разозлить, он
перестанет подчиняться рефлекторным реакциям, не будет послушен болевому воздействию…
Тогда я не смогу остановить его… и убить его будет непросто… Он не отступит ни раненым, ни
покалеченным… не сделает того, на что я буду рассчитывать, не ответит так, как я буду ждать… Но
я еще надеюсь его переубедить – ведь он, в общем, умен… Надеюсь обойтись без крови из-за
Ханса – этого покладистого солдата, который мне понравился сразу, которому этот охотник
