Возрождение

Как выяснилось, напрасно.

Помните Кару Линн? Мою внучатую племянницу? Ту, что я таскал на руках на вечеринке в День труда в 2013 году, пока она не уснула у меня на плече? Ту, что при виде меня каждый раз тянула ко мне ручки? Когда я вошел в дом, где вырос, Кара Линн сидела между отцом и матерью на старомодном высоком стуле, на котором, не исключено, в свое время сидел и я. Увидев меня, малышка закричала и стала раскачиваться из стороны в сторону с такой силой, что наверняка упала бы на пол, не успей отец подхватить ее. Она уткнулась лицом ему в грудь, не переставая визжать от ужаса. И затихла, только когда дедушка Терри вывел меня на крыльцо.

– Что, черт возьми, это значит? – спросил он, лишь отчасти шутливо. – В прошлый раз ее нельзя было оттянуть от тебя за уши.

– Понятия не имею, – ответил я, но, конечно, я знал ответ. Я надеялся остаться у них на ночь, а может, и на пару ночей, и подзарядиться их нормальностью, будто вампир, сосущий кровь, однако этим планам не суждено было сбыться. Я не знаю, что именно Кара Линн почувствовала во мне, но я вовсе не хотел видеть неподдельный ужас на ее детском личике.

Я сказал Терри, что заехал просто поздороваться и не мог даже остаться на ужин, потому что спешил на самолет в Портленде. Сказал, что ездил в Льюистон послушать группу, о которой узнал от Норма Ирвинга. У них якобы большой потенциал.

– И как? – спросил Терри.

– Фуфло, – ответил я и демонстративно посмотрел на часы.

– Да ладно тебе, – махнул рукой Терри. – Полетишь на следующем. Оставайся на ужин, братишка. А Кара успокоится.

Я так не думал.

Я сказал Терри, что обязательно должен вернуться на ранчо, потому что никак не могу пропустить запланированную запись. И пообещал приехать в другой раз. А когда он протянул руки, крепко прижал его к себе, понимая, что скорее всего мы с ним больше никогда не увидимся. Я тогда ничего не знал ни об убийствах, ни о самоубийствах, но знал, что во мне сидела какая-то порча, от которой вряд ли удастся избавиться. А заразить ею своих близких мне совсем не хотелось.

Направляясь к машине, я остановился и посмотрел на полоску грунта между газоном и Методист-роуд. Дорогу давно заасфальтировали, но полоска земли, где я когда-то играл с игрушечными солдатиками, подаренными сестрой на мой шестой день рождения, осталась нетронутой. Я стоял там на коленках и играл одним чудесным днем осенью 1962 года, когда на меня упала тень.

Эта тень по-прежнему лежит на мне.

– Вы кого-нибудь убили?

Этот вопрос Эд Брейтуэйт уже задавал мне несколько раз. Кажется, это называется инкрементальный повтор. Я всегда улыбаюсь и отвечаю, что нет. Да, я выпустил четыре пули в бедную Мэри Фэй, но женщина к тому моменту уже была мертва, а Чарлз Джейкобс скончался от инсульта. Если бы этого не произошло в тот самый день, то случилось бы в другой, и скорее всего до конца года.

– И вы явно не покончили с собой, – продолжал Эд, улыбаясь своим мыслям. – Если, конечно, вы не моя галлюцинация.

– Нет, не галлюцинация.

– И мысли о самоубийстве вас не посещают?

– Нет.

– Даже как теоретическая возможность? Например, глухой ночью, когда мучает бессонница?

– Нет.

Моя жизнь отнюдь не прекрасна, но антидепрессанты дали мне точку опоры. О самоубийстве я не думаю. И учитывая, что может ждать после смерти, я хочу жить как можно дольше. К тому же есть еще одно обстоятельство. Я чувствую – обоснованно или нет, – что мне надо многое искупить. И стараюсь делать добрые дела. Я готовлю суп для бездомных на Аупупу-стрит. Два дня в неделю работаю волонтером в приюте на Кеолу-драйв возле пекарни «Не-не-гуз». А если ты мертв, то уже ничего не сможешь искупить.

– Скажите, Джейми, а что делает вас этаким особенным леммингом, не желающим спрыгнуть с обрыва? Откуда такой иммунитет?

Я просто улыбаюсь и пожимаю плечами. Я мог бы ответить ему, но он все равно не поверит. Мэри Фэй была дверью Царицы в наш мир, однако я был ключом. Стрельба по трупу никого не убила – хотя бессмертных существ вроде Царицы в принципе нельзя убить, – но своим выстрелом в тот день я запер дверь. Я сказал нет не просто словами. Если бы я сообщил своему психиатру, что какое-то потустороннее существо, одно из Великих, берегло меня ради некоего конечного и апокалиптического акта мести за слово «нет», он бы наверняка диагностировал подсознательную зацикленность. Я этого не хочу, потому что у меня есть еще один долг, который я считаю гораздо более важным, чем помощь в приюте или сортировка одежды, отданной на благотворительные цели.

После каждого сеанса с Эдом я выписываю чек в его приемной. Я могу себе это позволить, поскольку бывший рок-гитарист, который