заразу.
– Ты спятил? Я не пойду. Он сказал, что никакого Бога нет.
– Но он вылечил тебя электричеством и вернул тебе голос.
Кон неуверенно пожал плечами:
– Он бы все равно вернулся. Так сказал доктор Рено.
– Он сказал, что через неделю или две. И это было в феврале. А в апреле ты по-прежнему не мог говорить.
– И что? Просто немного затянулось, вот и все.
Я не верил своим ушам.
– Ты что, сдрейфил?
– Еще раз так скажешь, и я тебе врежу!
– Неужели так трудно хотя бы поблагодарить?
Он залился краской и уставился на меня, поджав губы.
– Мы не должны с ним встречаться. Так сказали родители. Он сумасшедший, а может, и пьяница, как его жена.
Я лишился дара речи. К глазам подступили слезы, но не от горя, а от ярости.
– И потом, – добавил Кон, – мне надо натаскать дров, иначе попадет. Так что заткнись, Джейми.
С этими словами он ушел. Мой брат, ставший одним из самых известных астрономов мира – в 2011 году он открыл четвертого двойника Земли, планету, на которой может быть жизнь, – ушел, оставив меня одного. И больше никогда не упоминал о Чарлзе Джейкобсе.
На следующий день, во вторник, я снова побежал к шоссе, как только нас отпустили из школы. Но бежал я не домой.
Возле дома священника стоял новый автомобиль. Вообще-то не совсем новый – «форд-фэйрлейн» 1958 года, с ржавыми порожками и треснутым боковым стеклом. Крышка багажника была поднята, и, заглянув туда, я увидел два чемодана и громоздкое устройство, которое преподобный Джейкобс показывал нам на одном из вечерних четверговых заседаний БММ, – осциллограф. Сам Джейкобс находился в сарае- мастерской. Оттуда доносился шум.
Я стоял возле его нового старого автомобиля, вспоминая о «бельведере», который теперь превратился в груду обгоревшего металла, и почти решился рвануть домой. Интересно, что в моей жизни сложилось бы иначе, если бы я так и сделал? Писал бы я сейчас эти строки? Но знать это никому не дано. Апостол Павел был прав, когда говорил о тусклом стекле. Мы смотрим сквозь него всю свою жизнь и не видим ничего, кроме собственного отражения.
Вместо того чтобы убежать, я собрался с духом и направился в сарай. Преподобный укладывал электрооборудование в деревянный ящик от апельсинов, заполняя пустоты большими листами мятой коричневой бумаги, и сначала меня не заметил. Он был одет в джинсы и простую белую рубашку. Пасторский воротничок исчез. Как правило, дети редко замечают изменения во внешности взрослых, но даже мне, девятилетнему мальчику, бросилось в глаза, как сильно похудел Джейкобс. Он стоял в колонне солнечного света и, услышав, как я вошел, поднял глаза. На его лице появились новые морщины, но при виде меня он улыбнулся, и морщины исчезли. Улыбка была такой печальной, что у меня защемило сердце.
Не размышляя, я бросился к нему. Он открыл объятия, подхватил меня, поднял и поцеловал в щеку.
– Джейми! – воскликнул он. – Ты – Альфа и Омега!
– Чего?
– Откровение святого Иоанна Богослова, глава первая, стих восьмой. «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец». Ты был первым ребенком, которого я встретил, когда приехал в Харлоу, и ты – последний. Как же я рад тебя видеть!
Я расплакался. Я не хотел, но ничего не мог с собой поделать.
– Мне так жаль, преподобный Джейкобс. Так жаль. Вы были правы в церкви: это несправедливо.
Он поцеловал меня в другую щеку и опустил на землю.
– Не думаю, что выразился столь однозначно, но суть ты уловил верно. Однако не надо принимать все, что я тогда сказал, всерьез. Я был не в себе. И твоя мама это знала. Она сказала мне об этом, когда принесла чудесное угощение на День благодарения. И пожелала мне всего самого доброго.
От этих слов мне стало легче.
– И она дала мне хороший совет: уехать подальше от Харлоу, штат Мэн, и начать все сначала. Она сказала, что я могу снова обрести веру на новом месте. В этом я сильно сомневаюсь, но в отношении отъезда она точно права.
– Я больше никогда вас не увижу.
