малопривлекательные картинки.
Они помолчали, вдвоем уже теперь наблюдая, как потенциальный противник листает газету.
– Память стала совсем плоха, – сказал Тенгиз. – Все забываю.
– Имена, адреса, явки…
– Нет, в самом деле. Давеча, представь себе, забыл фамилию клиента. На языке вертится, а вспомнить, блин, не могу.
– Это называется шперунг, – объяснил Роберт рассеянно. – Заикание памяти.
– Да, это я уже знаю… “Запомнить нетрудно – вспомнить трудно”. И так далее. Относительно “пыльных чуланов у нас в черепушках”…
– Цитируешь помаленьку? Я скоро по индексу цитирования выйду у вас на первое место.
– Уже вышел, блин. Лицо, приближенное к телу. Только тебя и цитируем…
Тут раздалось чириканье мобильника, и потенциальный противник торопливо вытащил из кармана трубку. Он говорил тихо, но слышно его было хорошо, и тем более непонятным казалось то, что он говорил.
– …Белую? Ну да – серебристую… Есть. Только в левом нижнем ее не было… Вчера. Понял. Есть… Есть… Сделаем. Есть.
Он спрятал мобильник и, не повернув головы кочан, быстрым шагом удалился по коридору в ту же сторону, откуда десять минут назад появился.
– Кто такие, не совсем понимаю… – сказал Тенгиз раздумчиво. – Или ты их знаешь?
– Представления не имею, – соврал Роберт, чтобы не заниматься дурацкими утомительными объяснениями.
– По-моему, этого, в роскошном халате я где-то видел… В кино, может быть? В рекламном ролике?..
– Ну, со вторым-то тебе все ясно, я полагаю?
– О да, – сказал Тенгиз. – Здесь, блин, разумных вопросов нет и быть не может.
Роберт не возражал, и Тенгиз, понизив голос, спросил:
– Худо? – он мотнул головой в сторону палаты.
– Не знаю, – сказал Роберт. – Не видел. Думаю, что худо, – он опять кривил душой, но не объяснять же было ему про нобелевскую лекцию, которую сэнсей читает полутрупу.
– Б-блин, – сказал, огорчившись, Тенгиз, и они оба надолго замолчали.
Потом Тенгиз спросил:
– И как тебе понравилась эта история? Я имею в виду – с Интеллигентом.
Роберт пожал плечами.
– Да, господа мои, – сказал Тенгиз. – Воистину: все, что неестественным путем было начато, неестественным путем и закончится.
Роберт возразил без всякого азарта:
– Чего уж тут неестественного: шлепнули, как простого, заскорузлого лоха. Если отвлечься от деталей, разумеется. Детали – да. Тут остается только руками развести.
– Нет, голубчик, не говори. Не как простого. Совсем не как простого. И не только в деталях дело. “Если бы ненавидящие взгляды могли убивать, население бы сильно поубавилось”. Ядозуб – он это умел. Он был – олгой-хорхой, только вы все в это поверить не умели… А вот знаешь ли ты, кто его охранял? Интеллигента? Эль-де-през. Лично.
– А кто это? – Роберт удивился. – “Кто таков, почему не знаю?”
– Л. Д. П. – Тенгиз нарисовал в воздухе три буквы с точками. – Лучший Друг Президентов.
– Кто-нибудь из наших? – догадался Роберт.
– О да! И не кто-нибудь, а Серега Вагель.
– А… “Идеальный бодигард”. Я с ним незнаком.
– Естественно, он никогда с нами не общается. Вернее, редко.
– Куда уж реже. Никогда.
– Это с тобой – никогда. А с нами, с простыми людьми, – редко, но все-таки общается.
– Что ж он его не спас, если он “идеальный”? Или он только по президентам специалист?
– В том-то и проблема, блин. В том-то и проблема! Видимо, против лома нет приема.
– “Нету лучшего приема, чем сидеть все время дома”, – процитировал Роберт, и они снова замолчали.
По коридору прошуршала (справа налево) еще одна монахиня в клобуке и с толстой пачкой бумаг на согнутой руке. Тихо было, как в приемной какого-нибудь самого высокого превосходительства, но как ни напрягал Роберт слуха, ни звука не доносилось теперь из палаты, и совершенно невозможно было представить себе, что там делает этот странный чудо-инвалид в синем халате, исполосованном серебряными драконами.
