Тренировки выработали в нас целый набор новых инстинктов: вместо того, чтобы отвечать на опасность кавалерийской атакой, мы научены реагировать бесстрастно, немедленно выявлять главные опасности, последовательно и методично искать способы их нейтрализации. На смену первому желанию броситься к выходу пришло желание остановиться и осознать, что произошло, а затем все исправить.
Во время моего последнего пребывания на МКС вскоре после прибытия я был разбужен посреди ночи громким сигналом сирены. Пара секунд мне потребовалась, чтобы прийти в себя и понять, что за неприятный шум меня разбудил. В американском сегменте МКС нас было четверо, и все мы, как степные псы, одновременно резко оторвали головы от подушек и посмотрели на панель с лампами аварийных сигналов, которая должна была нам сообщить, имеем мы дело с разгерметизацией, токсичностью или другой потенциально смертельной опасностью. Моментально все мы проснулись, ведь оглушающий шум издавала пожарная сигнализация.
Пожар — самая страшная опасность, которая может произойти на космическом корабле, потому что укрыться здесь негде. Кроме того, в невесомости пламя ведет себя непредсказуемо, и погасить его очень сложно. Когда я только стал астронавтом, я думал, что, как только услышу пожарную сигнализацию, должен схватить огнетушитель и начать бороться за свою жизнь. Но теперь, спустя 21 год, я избавился от такого рефлекса и приобрел другой набор ответных реакций, которые можно описать тремя словами: «предупредить», «собраться», «работать». «Работать над проблемой» на языке НАСА означает следовать схеме, описывающей последовательность действий в той или иной ситуации, методично перебирая одно решение за другим до тех пор, пока не закончится кислород. Мы отрабатывали действия по алгоритму «предупредить, собраться, работать» в качестве ответа на сигнал пожарной тревоги так часто, что эти действия не просто вошли в привычку, они стали нашим приобретенным рефлексом, естественным инстинктом. Поэтому, когда мы услышали сигнал пожарной сигнализации на станции, вместо того, чтобы бросаться надевать маски и вооружаться огнетушителями, один из нас спокойно сообщил по внутренней связи о пожарной тревоге — может быть, русские космонавты не могли услышать сигнала в своем модуле. Другой подошел к компьютеру, чтобы определить, какой из дымовых датчиков сработал. Медлительных среди нас не было, но реакция была похожа на сосредоточенное любопытство, как если бы мы имели дело с некоторой абстрактной задачей, а не с надвигающейся угрозой нашим жизням. Для стороннего наблюдателя наши действия могли показаться немного странными: не было ни беспокойства, ни выкрикивания команд, ни спешки.
Следующий шаг — общий сбор, и мы присоединились к российским космонавтам в их сегменте станции, чтобы вместе начать решать проблему. Насколько серьезна опасность? До сих пор другие признаки пожара отсутствовали. Мы не чувствовали запаха дыма и не видели пламени. Возможно, где-то расплавился один маленький проводок или датчик отреагировал на пыль. Мы связались с Центром управления полетом в Хьюстоне и в Москве. Мы проверили модуль, в котором сработал датчик, и наше расследование показало, что, вероятнее всего, дело было просто в неисправном датчике. В конце концов каждый из нас согласился, что тревога была ложной, и мы разошлись по спальным местам. Через час, когда пожарная сигнализация сработала снова, мы повторили все те действия, которые предписывала инструкция, — «предупредить, собраться, работать». Наша реакция была почти такой же спокойной, но не небрежной: возможно, где-то что-то тлело в течение последнего часа. Оказалось, ничего не тлело. Датчик оказался бракованным, вот и все. Я помню, что поймал себя на мысли: «Все почти как на учениях, только лучше, потому что теперь я могу пойти спать».
Я сомневаюсь, что у кого-нибудь из нас сердцебиение участилось хотя бы на один удар, пока мы разбирались с причинами пожарной тревоги, даже в первые минуты, когда угроза пожара казалась вполне реальной. Мы чувствовали себя достаточно хорошо подготовленными, чтобы справиться с любой ситуацией, — это то самое чувство уверенности, которое приходит в процессе непрерывной, основательной подготовки. Ничто так не повышает убежденность в собственных силах, как моделирование аварии, в которое погружаешься полностью и отдаешь все свои силы — и физические, и интеллектуальные, после чего понимаешь, что способен «работать над проблемой». Каждый раз, когда удается справиться с моделируемой трудностью, зона комфорта немного расширяется, и это позволяет сохранить ясность мысли в случае, если придется столкнуться с подобной задачей на практике.
Во время тренировок никогда не возникает желания находиться в настолько расслабленном состоянии, чтобы можно было подумать: «А, опять изображаем “астронавта в опасности”». Моделирование ситуации принесет пользу, только если полностью в нее погрузиться и поверить в подлинность происходящего. Этому помогает точное воспроизведение реальных условий: к примеру, мы учимся бороться с огнем на МКС на полномасштабном тренажере, в который закачан настоящий дым, причем в таком количестве, что во время тренировки, которую наша команда проходила в одном из служебных модулей незадолго до моего последнего полета, мы не могли разглядеть собственные ботинки к тому моменту, когда надели кислородные маски. Как командир экипажа я решил: «Дым слишком плотный, поэтому давайте задраим люки, переберемся в другой модуль и там решим, как справиться с этой проблемой». Потом мы довольно жарко разбирали это мое решение с членами российской команды, которые участвовали в тренировке. Я действовал в строгом соответствии с американскими стандартами — в НАСА нас учили, что сначала нужно изолировать горящий сегмент станции, обезопасить членов команды, а затем выяснять, как бороться с огнем. Однако российский подход совершенно иной. Русские хотели, чтобы мы
