одноклассником в школе летчиков-испытателей. Мы вместе пели, вместе работали над исследовательским проектом. Рик вызвался помочь моей семье во время одного из моих полетов и с готовностью отправился в Орландо, когда мои родители оказались в затруднительном положении, и привез их обратно на мыс Канаверал. Он был отличным парнем и близким другом. Я и сейчас скорблю о его гибели и о гибели наших остальных друзей, участвовавших в этом полете.
Еще я испытываю сильное чувство досады и ответственности, ведь я участвовал в программе, в ходе которой произошла трагедия. Когда спустя примерно час или чуть больше я добрался до офиса, там уже формировали группы, чтобы отправиться на место аварии и помочь собрать обломки корабля и останки экипажа, которые оказались разбросаны по всему штату. Я помогал в Космическом центре Джонсона и сделал все, что мог, для семьи Рика. Но все это уже было неважно. Одаренные, трудолюбивые, по-настоящему прекрасные люди погибли, выполняя свою работу, и в этой трагедии не было их вины. Это была ужасная, бессмысленная потеря.
Тем не менее я никогда не думал о том, чтобы уйти из НАСА, и эта тема не обсуждалась в нашей семье. Меня не назначили на другой полет шаттла, и я даже не думал, что когда-нибудь назначат, так что моей безопасности ничего не угрожало. Моя работа состояла в том, чтобы помогать другим летать безопасно, и катастрофа Columbia только добавила смысл моей деятельности. Мы должны были снова убедить мир в том, что полеты шаттлов безопасны, а работа, которую выполняли члены команды, жизненно необходима и должна быть продолжена. Как и большинство людей в НАСА, я чувствовал, что выполнение этих двух задач — лучший способ почтить память членов экипажа Columbia, и я уверен, что они бы этого хотели. Я никогда не встречал астронавта, который не верил бы в то, что работа, которую мы выполняем, намного важнее нас самих.
Я чрезвычайно горжусь тем, что участвовал в исследованиях, которые помогли узнать, как обнаружить, предупредить и уменьшить риски, чтобы шаттлы снова могли летать, не причиняя больше вреда ни одному человеку. Мы должны были сделать три вещи: во-первых, снизить вероятность повреждения корабля во время набора высоты; во-вторых, найти оптимальный способ выявления повреждений, пока шаттл находится в космосе; в-третьих, разработать методы устранения повреждений прямо на орбите. Вскоре после гибели Columbia я возглавил отдел робототехники в НАСА, ответственный за разработку космических роботизированных систем и за обучение астронавтов и космонавтов использованию этой техники. Так что я оказался в полной мере вовлечен в поиск решения двух последних задач. На самом деле каждый сотрудник нашей организации вносил свой вклад в общие усилия, несмотря на подавленное моральное состояние и чрезвычайно низкую общественную поддержку космических программ. И мы успешно выполнили поставленные задачи. Мы предложили новый способ установки и диагностики теплоизоляции; мы разработали методику осмотра корабля на орбите (адаптировали некоторое неиспользуемое оборудование Canadarm и соорудили для шаттла что-то вроде операторского крана с видеокамерой и таким образом могли осматривать снаружи все слабые места корпуса корабля); мы выяснили, как можно использовать специальный клей, чтобы ликвидировать повреждения в открытом космосе. А еще у нас всегда был подготовлен спасательный шаттл на случай, если с кораблем в космосе что-то случится. Шаттл стал намного безопаснее, и в дальнейшем мы не потеряли ни одного члена экипажа. Мне больше не представился случай полетать на этом космическом корабле, но если бы такая возможность была, я бы не раздумывал ни минуты.
Я вовсе не ищу смерти. Я даже не люблю щекотать себе нервы. Некоторые астронавты любят. Сидеть затянутым ремнями наверху, по существу, огромной бомбы само по себе очень рискованно, так что совершенно нет нужды поднимать ставки. Меня никогда не привлекал риск ради острых ощущений, как, например, банджи-джампинг (прыжки на резиновом канате). Я могу понять адреналиновых наркоманов, которых захватывают подобные развлечения. Но я не из таких людей, и меня такие штуки не захватывают.
По-моему, рисковать стоит только в том случае, когда есть хорошая вероятность, что риск будет вознагражден сполна и результат перевесит опасность. Исследование бесконечной Вселенной и расширение границ человеческих знаний и возможностей представляются мне довольно значимыми наградами, так что я принимаю риски профессии астронавта, но с большой осмотрительностью: я хочу понимать эти риски, управлять ими и снижать их на столько, на сколько это возможно.
Смешно, когда об астронавтах складывается стереотип как о безрассудных ковбоях. Как правило, мы очень последовательны и внимательны к деталям. Мы вовсе не жаждем острых ощущений. Мы работаем не покладая рук, и это наша страсть. И это наш долг, ведь мы отвечаем за оборудование, которое обошлось налогоплательщикам во многие миллионы долларов. Самой лучшей страховкой наших жизней служит наша преданность своему делу и посвящение всего своего времени тренировкам. Учеба, тренировки, практика до выработки полного автоматизма — астронавты занимаются этим не только для того, чтобы соответствовать требованиям НАСА. Тренировки позволяют нам понизить вероятность собственной гибели. Иногда космический корабль выходит из строя, как это было с Challenger и Columbia, и экипаж абсолютно ничего не может с этим поделать. Но иногда очень даже может. Астронавты выживали при пожарах на стартовой площадке и в космосе, при баллистическом спуске, когда «Союз» падает в атмосфере, как камень, брошенный из космоса, и даже при столкновении, в результате которого был пробит корпус корабля и произошла внезапная разгерметизация. В
