– Карлики выползают на запах, забираются в них и не могут выпутаться. Они умеют распутывать все на свете узлы, кроме тех, что связаны из человеческих кишок.
– Ах, вон оно как! – в голосе ведьмы звучал неподдельный интерес. – И что же я с цвергами делаю потом?
– Ты вешаешь их под потолком…
– Зачем?
– Они там чахнут и сохнут.
– А высохших карликов я измельчаю и добавляю в чай, – догадалась старуха.
Николь покраснела.
– Н-н-нет. Ты ждешь, когда они ослабеют настолько, что будут не в силах сложить знак защиты. И тогда ты можешь состричь шерсть с их ушей и пустить по ветру. Пряди из ушей цвергов всегда летят туда, где они зарыли сокровища.
Старуха почесала нос.
– Заковыристо. Но, знаешь, я бы предпочла хорошую заварку.
Она поднялась и ушла за дом. Растерянная Николь осталась сидеть на крыльце, не чувствуя тепла солнечных лучей.
Ведьма вернулась очень скоро. Через ее запястье были переброшены связанные пучки подсохшей травы с разлапистыми листьями.
– Это – Евина ладонь. – Она бросила на колени девочке одну связку. – Достать ее нелегко. Любит ямы и тенистые овраги, а цветет всего неделю в году.
Николь смотрела на пожухлые листья, пытаясь понять, где она уже их видела.
– Щепотку высушенных цветков этой травы можно обменять на превосходную лошадь. Евина ладонь облегчает мучения рожениц.
Николь покрутила в пальцах стебель и вдруг заметила в розетке листьев один-единственный маленький сиреневый цветок с пятью лепестками. Николь поднесла его к лицу – и с отвращением отдернула руку.
Запах тлена! Удушливый, приторный, тяжелый аромат, от которого к горлу подкатила тошнота.
Этот запах в один миг перенес Николь назад, в размокшую под дождем яму. Она вновь увидела черное, отяжелевшее брюхо неба, край покосившегося надгробия и хищные лапы, тянущиеся к ней из земли.
Это было растение! Всего лишь трава, облюбовавшая кладбище. И пахло не мертвечиной, а цветками, за щепотку которых можно получить хорошую лошадь.
Вот что ведьма делала в могиле!
– Что-то ты притихла, – заметила старуха. – Ну, расскажи мне еще что-нибудь. Обещаю, я не стану подвешивать тебя к потолку, как несчастных карликов. У тебя и с ушей-то нечего состричь.
Николь до онемения стиснула пальцы.
Поможешь ведьме – поможешь дьяволу. Она с детства знала, что нечистый искушает род людской на каждом шагу. Вот и сейчас он пытается свернуть Николь с пути истинного: подстроил все так, что старуха сохранила ей жизнь. Расстроить его козни несложно. Сделай так, чтобы ведьма попалась Жану Лорану де Мортемару, и душа твоя спасется, Птичка-Николь.
Всего лишь заплати неблагодарностью в ответ на добро.
Это совсем немного.
Тебе даже не придется ничего делать.
Только промолчать.
– Ты, никак, побледнела, лягушоночек, – ведьма присмотрелась к ней и перехватила повыше локтя. – Поднимайся!
Николь вскинула на ведьму потемневшие глаза.
– Маркиз де Мортемар охотился на меня, потому что я украла то, что ему принадлежит, – сказала она. – Мортемар истребляет ведьм, от него не спаслась ни одна. Теперь он наверняка ищет и тебя тоже.
И хотя писклявый голосок в ее голове вопил, что она будет гореть в аду до Страшного суда, девочка твердо добавила:
– Тебе нужно уходить отсюда.
Глава 12
Венсан спускался все ниже и ниже: коридор вел под уклон. От каменных стен тянуло холодом, но снизу его временами обдавало потоком теплого воздуха, словно там, в чреве старого холма, затаился и жарко дышал дракон.
Лекарь поймал за руку раскрасневшуюся девчушку, несущуюся мимо:
– Где Бернадетта?
– Возле печей, месье.
Жизнь на кухне била ключом, как будто ничего не случилось и люди не скорбели по дочери графа. Лишь черные чепцы на женщинах свидетельствовали о том, что в замке траур.
Мертвые хотят покоя, живые хотят еды.
– Подай мясо, Мартен!
– Да сыпь же соль, ведьмина отрыжка!
– Где эта несносная тупица с рыбой? Долго еще мне ждать?
Девчушка шмыгнула мимо лекаря обратно с огромным подносом, на котором тускло блестели чешуей и разевали багровые пасти выпотрошенных животов толстые рыбины. Она так спешила, что чуть не сбила его с ног.
– Несешься, как шлюха на случку! – свирепо рявкнули сзади.
От хриплого окрика бедняжка встала как вкопанная, и скользкие рыбьи тушки поехали вперед, грозя шмякнуться на пол.
Вот и та, кто ему нужен.
– Здравствуй, Бернадетта, – без улыбки сказал Венсан, обернувшись.
– Господин лекарь, – нахмурилась старуха, тоном лишь слегка обозначая приветствие. Во взгляде ее читался недвусмысленный вопрос.
– Я разыскивал тебя.
– Чему обязана высокой чести, месье Бонне?
Она не издевалась, но и не была серьезна. И, в отличие от прочих, не боялась его ни на йоту.
Венсан на миг задумался, кого вообще могла бояться эта острая, как рыбья кость, высушенная годами старуха. Дьявола? Вот уж нет. Она сама та еще чертовка.
– Я хочу узнать про кладбище Левен.
Ему все-таки удалось удивить ее.
– Кладбище Левен? – повторила Бернадетта, всматриваясь в его лицо.
Венсан молча ждал.
Она почесала нос, не скрывая сомнений, и, наконец, проворчала:
– Эту историю знают все, и вы тоже.
– Но не в подробностях.
– Расспросите любого мальца, он вам ее вывалит.
– Ты отказываешь мне?
Подумай, говорил его предостерегающий взгляд. Не боишься сердить лекаря? А ну как в другой раз вместо снадобья от недуга, скрутившего твои старые кости, он подсунет тебе разведенный илом ослиный помет?
Но Бернадетту угрозами было не пронять.
– К чему вам знать про Левен?
– Надоело чувствовать себя дураком, когда все вокруг только и твердят о ведьме.
Венсан спокойно выдержал ее впившийся взгляд. В конце концов, отчасти он говорил правду.
– За это вы даром дадите мне банку той мази, которую я втираю в колени, – предупредила Бернадетта.
– Идёт.
Каморка, в которую старуха привела его, была снизу доверху набита разнообразным хламом и провоняла мышами. Бернадетта опустилась на изъеденную жучками скамью, достала из кармана горсть орехов и задумчиво пересыпала из одной ладони в другую.
С пояса ее свисала огромная связка ключей. Говорили, что Бернадетта, ложась спать, кладет конец самого длинного ключа себе в рот, а челюсть подвязывает, и ни один вор-ловкач в мире не может стащить связку, не потревожив сон одноглазой.
Венсан придвинул колченогий табурет и устроился в углу. Через узенькое пыльное оконце с трудом просачивался неясный свет, которого хватало лишь на то, чтобы обрисовать контуры тощей фигуры в черном чепце. Седые волосы Бернадетты, выбившиеся из-под оборок чепца, в этом неверном свете напоминали нити паутины.
Старуха пересыпала орешки обратно. Скорлупки постукивали друг о друга: ток-ток-ток, ток-ток-ток.
– Это случилось давным-давно, в Лютую зиму…
Венсан вздрогнул и внимательно взглянул на Бернадетту. Голос ее изменился до неузнаваемости, будто внутри проснулся другой человек. И говорил этот другой протяжно и мягко, словно гладил по бархатистой шкуре пушистого зверя, и знал такие слова, которые вряд ли ожидаешь услышать от простой старухи.
– Чужаки спустились с северных отрогов. Их гнали ледяные ветра и голод, из-за которого большая часть их народа вымерла в тот суровый год еще в дороге. Оставшиеся забились в лесные хижины и притаились, словно больной барсук.
Но лес, который тогда еще назывался Беличьим, был милостив к ним. Охотники с гор принялись стрелять белок, женщинам не было равных в выделке шкур, а старики торговали ими. Вскоре убогие шалаши сменились домами. Так возникла деревня Левен.
– Когда это случилось, Бернадетта?
Старуха не ответила. Она все пересыпала горсть орехов из одной руки в другую и, казалось, даже не услышала лекаря, внимая лишь их тихому перестуку.
