– Держись поближе к Муравке, иначе окоченеешь, – распорядилась старуха. – Без меня нос наружу не показывай.
– Ты закроешь меня здесь одну? – испугалась Николь.
Ведьма не ответила. Она проворно вскарабкалась наверх, выпрямилась, и последнее, что увидела девочка, – два силуэта в свете луны: женщина и собака. Сдвинулась крышка, отсекая бледный лунный свет, зашуршала, осыпаясь, земля – и стало тихо.
В кромешной мгле Николь на ощупь добралась до козы. Улеглась на сено, прижалась теснее к горячему козьему боку и неожиданно для себя заснула.
Проснулась она оттого, что коза встрепенулась и заворочалась. Послышался скрежет: крышку кто-то сдвигал, и полоса дневного света, сначала узкая, а затем быстро расширяющаяся, выхватила из темноты ступеньки и взвившуюся пыль.
Коза вскочила и, радостно мемекнув, бросилась вперед. С такой же быстротой девочка откатилась назад и сжалась в уголке, со страхом ожидая увидеть, во что будут обуты ноги, которые вот-вот покажутся на лестнице. Если в богатые сапоги с раструбами, то прощай, Николь Огюстен.
Но вместо кожаных сапог маркиза на грубую доску ступила босая нога, измазанная землей.
– Э-эй, лягушоночек! – позвал сверху знакомый ехидный голос. – Тебя там черви не съели?
Девочка шла по вытоптанной тропе обратно к дому, щурясь от солнечного света. На губах ее горели десятки вопросов, которые прежняя Николь давно обрушила бы на хозяйку. Но что-то случилось с ней после той ночи, когда она чудом спаслась от Мортемара. Новая, повзрослевшая Николь молчала, оставляя ведьме возможность самой рассказать то, что она сочтет нужным.
Однако наблюдательность по-прежнему была при ней. От девочки не укрылось, что грязь на ступнях старухи, принятая ею за землю, в действительности не что иное, как сажа. Нос ее чутко улавливал среди лесных запахов тонкие нити дыма. Они рассеивались среди смолистых можжевеловых ароматов, но ветер еще не успел полностью разнести их по лесу.
Николь обернулась и посмотрела на собачьи лапы. Баргест по-прежнему следовал за хозяйкой, но при дневном свете казался всего лишь безобидным черным псом.
– Что это ты там углядела? – поинтересовалась ведьма.
Николь помолчала, прежде чем ответить.
– Ты была на пожарище, – она не спрашивала, а утверждала. – Ночью.
– Хех… Может, и так. А может, мы просто танцевали на шабаше, э?
Николь вгляделась в смуглое острое лицо. В зеленых глазах ведьмы плясали насмешливые огоньки.
– Для шабаша ты была чересчур испугана.
Старуха, поразмыслив, кивнула:
– Твоя правда, лягушоночек. Что ж, ты не так глупа, как мне было показалось.
Они дошли до крыльца, и хозяйка плюхнулась на ступени, с наслаждением вытянув костлявые ноги.
– Погреюсь чуток…
Пес улегся в тени дома. Поколебавшись, Николь присела перед ним и протянула раскрытую ладонь.
– Цапнет, – безразлично сообщила старуха.
Николь не вняла предупреждению. Она испытующе рассматривала собаку.
Баргест ткнулся влажным носом в ее руку, придирчиво обнюхал. Лениво стукнул пару раз хвостом по траве и повалился на бок, испустив тяжелый вздох.
– Ишь ты… – ведьма, похоже, была озадачена. – Ты, небось, чем-то прикормила его, а?
Николь молча покачала головой и потрепала пса по взъерошенной холке.
– И то правда, когда бы ты успела… Но тогда с чего бы ему терпеть тебя? Смотри-ка!
Последнее удивленное восклицание относилось к слабому дрыганью задними лапами, которым пес приветствовал почесывание его толстой шкуры.
Девочка села в траву рядом с собакой, прислонилась спиной к стене и робко улыбнулась.
– Хочешь, скажу, что я сделала с твоим сторожем? А ты мне за это расскажешь, что произошло нынешней ночью.
– А что это ты ухмыляешься, лягушоночек? – подозрительно спросила ведьма.
Николь улыбнулась шире.
– Наш лекарь говорит: если не можешь забрать даром, купи. Но никогда не проси.
– Отчего бы и не попросить?
– Потому что если тебе дадут нужное, станешь должником. А кто был должником один раз, тот должник навсегда.
Старуха почесала в затылке.
– Не самый глупый человек этот ваш лекарь. Но и не самый умный. Иначе бы он научил тебя, что когда ты просишь и тебе дают просто так, от этого хорошо всем. И тебе, получившей желаемое, и давшему, ибо кому не понравится выглядеть благодетелем в собственных глазах!
Но Николь осталась при своем убеждении. Она не собиралась выпрашивать у ведьмы правду о том, что произошло. Ее устраивал торг.
– Я объясню, отчего твой пес меня не кусает, – повторила она, поглаживая собаку. – А ты скажешь мне, что подожгли люди Мортемара. Это ведь были они?
Старуха поднялась, смахнула с подола пару муравьев и проворчала:
– Ладно уж, так и быть. Маркиз послал отряд по твоему следу, а возглавил его сам.
Рука Николь так и застыла над черной шкурой.
– Не может быть! Сам?!
– Здоровый, краснорожий, рыжей масти, а буркала не больше булавочных головок. Он?
Девочка с такой силой сжала собачий загривок, что пес недовольно заворчал.
– Чем-то ты сильно насолила ему, лягушоночек. Простой кражей такой пыл не объяснить.
– Я не крала!.. – вспыхнула Николь.
Старуха пожала плечами:
– Тебе виднее. Но маркиз очень зол, раз не поленился разыскать мое убежище и спалить его дотла.
Девочка мигнула, непонимающе глядя на старуху.
– Спалить?
– Дотла, лягушоночек!
Николь вскочила и отошла на несколько шагов, чтобы ничего не упустить.
Пристанище ведьмы выглядело удивительно. В середине стоял, осев на один бок, бревенчатый дом под камышовой кровлей, съезжавшей почти до окон, точно шляпа, криво нахлобученная на лысую макушку высохшего старика. Однако этот старец был еще крепок. Седой мох проплешинами расползался по его бревнам, зеленые усики травы щекотали подоконник, дерзко вымахав из щелей, а ставни, как морщинистые веки, изошли трещинами… Но он держался – непоколебимый, вросший в землю патриарх.
С трех сторон к нему притиснулись неуклюжие пристройки, похожие на опрокинутые чашки ласточкиных гнезд. Одна служила хлевом для козы, другая сараем, из ближней тянулся душистый шлейф подсыхающего шалфея.
И нигде ни следа пожарища.
Николь потерла лоб.
– Это какое-то колдовство?
Ведьма, довольная ее замешательством, обнажила в ухмылке зубы.
– Ты спрашивала, что случилось этой ночью. Вот я и говорю: маркиз прискакал на кладбище, покрутился там, вопя во всю глотку – едва мертвых не поднял из могил. Потом пустил собак по следу, и они привели его к моему жилищу. Ничегошеньки он там не нашел и взбеленился хуже прежнего. Вспыхнула моя бедная лачуга, как сноп сена!
Николь чувствовала, что ей говорят правду.
– А где же была ты?
Ведьма пожала плечами:
– Может, поблизости, а может, и далеко. Может, я видела все его глазами, – она кивнула на разомлевшего Баргеста. – Что скажешь?
– Нет, – решила Николь, поразмыслив. – Вряд ли.
– Отчего же?
– Ты сказала, маркиза привели к дому собаки. Они бы учуяли твоего пса, будь он там.
– Дельно, – согласилась ведьма. – Тогда сама догадайся, где я пряталась.
– На дереве! – наугад бросила Николь, и по мелькнувшему удивлению на лице старухи поняла, что не ошиблась.
Она торжествующе улыбнулась, но тут же улыбка ее померкла. Что же с домом, который якобы сжег маркиз?
Ведьма принялась ходить вокруг нее, не скрывая насмешки.
– Не сломай себе голову, лягушоночек!
Николь по привычке прикусила кончик вьющейся пряди волос.
Венсан Бонне учил ее, что у любого невероятного явления есть до обидного естественное объяснение. Но людям лень хорошенько подумать, чтобы дойти до него своим умом. Им проще сочинить небылицу, чем докопаться до истины. Леность ума, твердил лекарь Бонне, в тысячу раз хуже лености тела: она как наглухо закрытая дверь, за которой прячутся ответы. Не зря говорят, что праздный мозг – мастерская дьявола.
