Редкий светлый буковый лес сменила еловая чаща. Поначалу буки и осины кое-где сопровождали путниц, боязливо трепеща на ветру. Но старуха с девочкой углублялись все дальше, пока со всех сторон их не обступили острые еловые пики.
Николь не любила ельники. Угрюмые леса, полумертвые. Ни тебе подлеска, ни ягод. И водится в них всякая страхожуть.
Но рядом с Арлетт она больше ничего не боялась. Даже страшный маркиз де Мортемар представлялся далеким и расплывчатым, как ночной кошмар.
Под широкими подолами елей темно и тихо. Стволы обросли бородой мха. Если и промелькнет белка, тут же исчезнет в зеленой бахроме ветвей.
Когда старуха остановилась, Николь не сразу заметила, что они подошли к развилке.
Тропа раздваивалась. Левая стежка уводила в низину, над которой клубилась мошкара. Оттуда выползала ярко-зеленая сочная трава, стелилась по земле, точно завлекала. Правая огибала груду бурелома и терялась в глубине леса.
Ведьма медлила. Николь не понимала, отчего. Низина, даже на ее неискушенный взгляд, казалась не тем местом, куда стоит идти.
Но Арлетт не двигалась. Лес тоже притих, точно выжидал, что они решат.
– Пойдем? – шепнула Николь, не выдержав гнетущей тишины.
Старуха кивнула, хоть и не сразу. И свернула вправо.
Девочка обрадованно устремилась за ней. Низина ей совсем не нравилась. Даже ощущать за спиной ее присутствие было неприятно.
Они поравнялись с буреломом, в который яростный ураган, добравшийся до сердца леса, превратил высокие сильные деревья. Все вокруг было густо усыпано ржавыми иголками. На вывороченных корнях засохла комьями земля. Изуродованные ели лежали горой, словно кто-то заготовил их для гигантского костра.
– Арлетт, ты когда-нибудь видела… – начала Николь.
Ее прервал громкий треск.
Что-то ухнуло, заворчало, зашевелилось, и из-за поваленного ствола медленно поднялась косматая бурая туша.
Николь услышала странный короткий звук, похожий на оборвавшийся всхлип.
Медведь встал, покачиваясь, упираясь передними лапами в рухнувшее дерево, и фыркнул, приоткрыв багрово-сизую пасть. Волна густого смрада окатила Николь. Маленькие глазки уставились прямо на нее, и зверь издал рык, от которого у девочки волосы встали дыбом.
Когда-то Николь довелось увидеть охотника, которого медведь распахал одним ударом лапы. Перекошенное безглазое лицо с обрывающимся шрамом рта навсегда впечаталось в ее память и осталось одним из самых страшных воспоминаний.
Но сейчас, когда рядом стояла ведьма, девочка почти не испугалась – только очень удивилась. На всякий случай она осторожно шагнула за спину Арлетт, чтобы косматый хозяин леса не обращал на нее внимания, и навострила уши.
Как ведьма станет приказывать лесному зверю? Зарычит? Фыркнет? Или медведь поймет, если с ним заговорить по-человечески?
Но вместо рычания раздался истошный визг. Он проткнул воздух, как игла, и вонзился в голову Николь.
– Йяяаааа!
Визжала Арлетт. Разинув рот, она дико кричала, подавшись вперед. Не в горле, не в груди, а где-то в самой глубине ее существа набирал силу этот невыносимый звук и прорывался наружу сводящим с ума воплем.
Ошеломленная Николь покачнулась и заткнула уши. Арлетт все кричала на одной ноте. Казалось, от ее визга в воздухе закручиваются воронки. Медведь вдруг подался назад, смахнул когтем пласт коры – и потрусил прочь, виляя задом. Он обогнул гору бурелома, добрался до границы с низиной – и скрылся из глаз.
Только тогда визг оборвался. Еще некоторое время старуха стояла, широко раскрыв рот, будто продолжая беззвучно кричать, и вдруг осела на землю.
– Арлетт! – перепугалась Николь. – Арлетт, что с тобой?
Старуха молчала. Девочка присела рядом и схватила ее за руку, не зная, что делать дальше.
– Воды… – побелевшими губами шепнула ведьма.
Николь схватила котомку.
Жадные, задыхающиеся глотки. Капли стекают по шее, пятнами расползаются по одежде. Ведьма пила, задыхаясь, проливая воду, пока Николь молча смотрела на нее.
Наконец старуха отняла флягу от губ. Смочив ладонь, она провела мокрой рукой по лицу, тыльной стороной обтерла губы.
– Вот и отдохнули, – сказала она почти обычным своим голосом и сделала попытку улыбнуться. – Поднимайся, лягушоночек. Пора идти.
Николь не сразу подчинилась. Она взглянула на ведьму. Обернулась в ту сторону, где скрылся медведь. Снова посмотрела на Арлетт.
– Не вернется он, – успокоила старуха, по-своему истолковав ее молчание. – Не бойся.
Девочка хотела что-то сказать, но передумала.
Оставшийся долгий путь они проделали в полном молчании. Время от времени Арлетт оборачивалась и взглядывала испытующе; девочка кивала в ответ, и ведьма, успокоенная, продолжала идти.
Николь была так погружена в размышления, что почти не запомнила обратную дорогу. В середине девочке стало плохо. Ее выворачивало наизнанку, и старуха обтирала ей рот брусничными листьями. Один раз они остановились, чтобы набрать воды из мутноватой лужицы, другой – чтобы доесть остатки вяленого мяса. Николь жевала его, не чувствуя вкуса.
Они вышли к дому, когда солнце садилось в иссеченные золотыми лучами облака. При виде ведьминой лачуги Николь ускорила шаг. Пес вскочил им навстречу, подбежал, ткнулся мордой в ладонь, рубя воздух хвостом.
Девочка мимоходом погладила его и прошла мимо, не сказав ни слова.
К ночи Арлетт не выдержала.
Уже все было переделано: и отвар замешан, и заговор на доброе возвращение прочитан, и ноги растерты медовой мазью, и колтуны в волосах распутаны, и немудреный харч подъеден. В доме прибрано, пес накормлен и спроважен на двор. А девчонка все лежит на топчане и смотрит в огонь – только блики в глазах играют.
И молчит.
И нет бы дремала – так ведь мучается без сна, высматривает что-то в углях.
От сильного испуга такое случается. Арлетт приходилось как-то врачевать подобного молчуна. Насмотрелся всякого, когда в лесу на его обоз лихие люди напали, и вовсе перестал говорить. Ничего, отпоила травками, отмяк. Сперва остановиться не мог – все изливался да изливался словами. Другие плачут, а этот языком молол, бедолага.
Арлетт походила бесцельно по комнате кругами, и, наконец, села перед камином, скрестила ноги, ухмыльнулась с вызовом: на, мол, глазей теперь на меня.
Николь не отвела взгляд. Вглядывалась без улыбки, так, будто видит впервые.
Тут-то Арлетт и поняла, что не в медведе дело. Она стерла усмешку с лица и перебралась к топчану поближе.
– Эй, лягушоночек! Да что с тобой такое?
– Ты не ведьма, – негромко сказала девочка.
– Что?
– Ты не ведьма!
Арлетт застыла на мгновение, затем по-птичьи склонила голову набок.
Некоторое время в комнате стояла тишина. Старуха и девочка не сводили друг с друга глаз.
– Уверена? – нарушила молчание Арлетт.
Николь кивнула.
– С чего ты взяла, лягушоночек?
– Медведь, – не сразу ответила девочка. – Ты его испугалась. Ты закричала от страха. Он потому и ушел. Ведьма не стала бы кричать. Ведьме нечего бояться.
– Всем есть чего бояться… – пробормотала старуха и выпрямилась.
Она наклонилась над столом, где исходил горьким паром свежий отвар полынных листьев, и помешала питье длинной деревянной ложкой. Облизала ее и поморщилась. Вот же горечь! А придется пить. От червей в кишках не найдешь ничего лучше седой полыни, а в той луже, из которой они угощались нынче, этих тварей наверняка водится целая уйма.
– А иные говорят, чего нельзя увидеть, того и нету, – вслух сказала она. – Бестолочи.
Бросила в отвар щепоть семян ястребинника. Остальные семена встряхнула и обвязала горловину банки тряпицей.
Николь следила за быстрыми движениями ее загорелых рук.
– Ты что-нибудь скажешь мне, Арлетт?
Старуха сунула банку на полку, в темный угол и обернулась к ней.
– Ты первая, лягушоночек.
– Что?
– Первая, кто понял. Сколько народу у меня перебывало, а никто не докумекал.
