Стоявший за ней человек ткнул его ножом в беззащитный живот прежде, чем викарий успел взмахнуть своим орудием – раз, другой, третий – и старик, повалившись на пол, почувствовал, как сучит ножками и издыхает в его нутре тот, другой, который знал все заранее.
Убийца шагнул в сторону, подальше от растекающейся лужи крови, и, не обращая внимания на старика, обыскал комнату. Когда он вспорол подушку и потряс ее, из кучи пуха посыпались монеты. Пересчитав их, человек удовлетворенно улыбнулся, ссыпал в мешочек на поясе и, не таясь, вышел из дома викария.
Ансельм умирал. Боль, острыми когтями исполосовавшая его внутренности, понемногу стихала, но вместе с ней он терял свое тело. Сперва куда-то делись ноги, и только взгляд, брошенный на них, подсказал, что они еще на месте. Затем отнялась правая рука. Перед глазами повисла мутная пелена, и сквозь нее, как сквозь туман, проступили незнакомые черты.
Ансельм отчаянно заморгал, пытаясь разглядеть явившегося ему ангела.
У ангела оказались огромные горящие темные глаза и застывшее как маска лицо, все в багровых и черных разводах. Если бы викарий не был уверен в своей безгрешности, подумал бы, что перед ним посланник ада, и на коже его – кровь и сажа.
– Кто тебя убил? – спросил ангел.
– Медведь… – простонал старик.
Ангел покачал головой. Он ему не верил.
– Пьер Рю… начальник охраны, – с трудом объяснил викарий.
Ангел нахмурился.
– За что?
Ансельм не посмел лгать перед лицом вестника небес.
– Он меня узнал. – Слова получались тихими, как шелест от падения листа, и ангел склонился к нему. – Тогда… В ночь смерти Симона де Вержи… Это я открыл ворота.
В темных глазах что-то вспыхнуло.
– Что ты сказал?
– Я открыл, – с усилием повторил Ансельм. – Он дал мне денег и настой, чтобы опоить стражу.
Ангел отшатнулся.
– Это сделал Пьер Рю? Напал на замок?
Викарий ощутил, что холод подбирается к его подбородку.
– Это сделал Гуго де Вержи, – выдавил он. – Пьер только служил ему… Головорез – это Гуго.
– Но почему?! – ангел почти кричал. – Зачем?
– Я не знаю, – шепнул Ансельм.
Он лишь впустил их, и все. Какая ему разница, отчего младший брат хочет расправиться со старшим! Им держать ответ перед господом, не ему.
Тогда викарию хватило ума исчезнуть сразу после резни, но всю жизнь он страшился, что граф де Вержи, по слухам, благополучно правивший в доставшемся ему замке, отыщет его и прикончит. Ведь Ансельм видел его лицо, когда маска разбойника сползла, и слышал голоса, из которых один был ему хорошо знаком. Граф был захвачен битвой и не отдал приказа преследовать его, но Ансельм хорошо запомнил взгляд, которым проводил его Гуго де Вержи.
Разве мог он подумать, что граф узнает его полтора десятка лет спустя! Что скрывать, Ансельм опасался этого, но в споре жадности с трусостью первая победила. Сотня ливров! Он убедил себя, что за прошедшие годы изменился до неузнаваемости, а у графа не настолько хорошая память, чтобы помнить какого-то викария, подкупленного его слугой.
Пелена перед глазами Ансельма стала сгущаться, и он нащупал руку ангела. Тот попытался отдернуть ее, но старик держал крепко.
– Отпусти мне грехи! Я умираю!
Ангел ответил не сразу.
– Ты признался не во всем, – медленно проговорил он.
– Я чист…
– Ты признался не во всем! – выкрикнул ангел ему в лицо.
И тогда Ансельм вспомнил.
– Я рассказал Гуго де Вержи о венчании его брата, – из последних сил выдохнул он. – Граф Симон женился втайне. Я поклялся никому ничего не говорить… Но нарушил клятву.
Ангел так долго молчал, что туман заволок все перед глазами Ансельма. Теперь старик скорее угадывал, чем видел его черты.
– Ты рассказал про женитьбу графа де Вержи, надеясь раздобыть у его младшего брата денег, – безжизненно сказал ангел. – А после продал Симона еще раз.
У Ансельма не было сил кивнуть. Да, все правда. Гуго щедро отблагодарил его за удивительное известие, а чуть позже в дом викария явился Пьер Рю… с еще более великодушным предложением. Но ведь Ансельм не сделал ничего дурного. Никого не убил, не обманул!
– Отпусти… мне… грехи… – едва шевеля губами, напомнил он.
Ему показалось, что ангел засмеялся. Но то был очень странный смех.
– Как ее звали? – раздельно спросил он. – Как звали жену графа Симона де Вержи?
Ансельм молчал. Это было так давно…
Его грубо тряхнули, и он застонал от боли.
– Отвечай!
В глазах склонившегося к нему ангела викарию почудились отблески костра, и от страха память вернулась.
– Гвиневер! – прохрипел он. – Ее звали Гвиневер!
Ангел выпустил его. Викарий ударился головой об пол, и туман внезапно рассеялся. Теперь Ансельм, к своему ужасу, явственно увидел, что лицо божьего посланника и впрямь испачкано в земле, саже и крови.
– Будь ты проклят, предатель! – устало сказал ангел и исчез, а на его месте возник черный как ночь пес с горящими желтыми глазами.
Викарий попытался кричать, но язык больше не повиновался ему, и тогда пес торжествующе оскалился, и зарычал, и схватил его, и уволок Ансельма, сына Бодуйена, прямиком в ад.
Баргест давно уже поскуливал, то и дело подходил к дверям и всем своим видом убеждал Николь, что надо бы уйти из этого нехорошего дома, хозяин которого лежит на боку и с каким-то обиженным выражением смотрит в потолок. Но Николь не отзывалась. Она сидела, прислонившись к стене. Взгляд ее был прикован не к покойнику, а к темной луже на полу, в которую белоснежными хлопьями оседал пух из распоротой кем-то подушки.
Он тоже был похож на снег.
Николь оледенела. Она не чувствовала ни удовлетворения, ни радости от гибели викария. Не ее рука нанесла смертельный удар.
Ей вспомнилось, как Арлетт сказала о старике: «Пустой он стал». Нет, мама, он всегда был пустой. И не господь хранил его, а дьявол. Есть люди, которых оберегает нечистый, но ты всегда узнаешь об этом слишком поздно – после того, как они выполнят его волю.
«Если бы она не взялась лечить его, то сейчас была бы жива».
Баргест скулил все настойчивее, подбегал к ней, принюхивался, и Николь наконец сообразила, чего он хочет. Среди припасов викария ей удалось отыскать несколько хлебных лепешек и засохший сыр. Посмотрев, с какой жадностью несчастный пес накинулся на еду, Николь заставила себя выпить немного воды.
Из разбитого окна ей был виден овраг на окраине деревни. День понемногу утекал из него, как молоко из опрокинутой чашки, на склонах неторопливо рассаживались вечерние тени. Но небеса были еще светлы, и черный силуэт замка Вержи вдалеке выделялся четко, будто вырезанный ножницами в мягком голубом шелке.
Всего за один день все перевернулось, отразилось, будто в зеркале, да не простом, а гномьем, искажающем до неузнаваемости. Где злая колдунья, которой пугают непослушных детей? Где добродушный викарий, старичок с доверчивым детским взглядом? Вместо колдуньи – состарившаяся в одночасье красавица, так и не узнавшая правды о своем ребенке, вместо старичка – предатель, обрекший на смерть сперва владельца замка, а годы спустя – его жену.
Но зло и в самом деле живет в Вержи, только скрывается оно не в лесу, за кладбищем Левен, а под каменными сводами замка. Гуго де Вержи – Головорез, убийца родного брата. «Он и Элен убил, – подумала Николь. – И Алису».
Из-за него погибла ее мать.
Она вытащила из-за пояса нож, который подобрала возле тела Арлетт и которым намеревалась убить викария. По лезвию скользнул блик, будто нож подмигнул ей. Хороший нож всегда жаждет крови…
А она? Чего хочет она?
Гастон воспитывал ее в благоговении перед графом и его семьей. Николь оказалась хорошей ученицей. Даже когда Элен столкнула ее со стены, девочка винила только себя. Если господин хочет тебя убить, значит, ты разгневал его! Ты виноват, не он!
Старший конюх мог бы гордиться: семена, посеянные им, дали обильные всходы.
