изобразить, что в меня влюблена. Я хочу, чтобы со мной рядом была настоящая Клэри.
Клэри прижалась лбом к его виску и закрыла глаза. Несмотря на все, что произошло, он остался все тем же Саймоном, и пахло от него все тем же мылом.
— Я сама не знаю, кто такая настоящая Клэри.
— Зато знаю я.
Когда Клэри вышла от Саймона, новенький пикап Люка ждал ее у обочины.
— Зачем ты за мной приехал? Ты и так подбросил меня сюда, — сказала она, влезая в кабину.
Купить абсолютно такую же машину взамен утраченной было очень в духе Люка.
— Уж прости чокнутого родителя, — отозвался он, протягивая пластиковый стаканчик с кофе. — Я последнее время слегка нервничаю, если ты покидаешь поле зрения.
— Серьезно? И сколько, по твоим прогнозам, это будет продолжаться? — поинтересовалась Клэри.
На разбитой дороге стаканчик пришлось держать крепко, чтобы не расплескать. Клэри отхлебнула горячего кофе. Без молока, много сахара — все, как ей нравилось.
— Недолго, — заверил ее Люк. — Лет пять, максимум шесть.
— Люк!
— А лет в тридцать разрешу тебе бегать на свидания.
— Договорились. Может, к тридцати годам я как раз буду морально готова.
Люк покосился на нее с тревогой:
— Поругалась с Саймоном?
— Лучше не спрашивай.
— Ясно, — понимающе сказал Люк. — Довезти тебя до дома?
— Если ты в больницу, то я с тобой.
Конечно, Люк направлялся в больницу. Клэри сразу поняла это, как только он начал шутить, чтобы скрыть нервное напряжение.
Они ехали через мост, и Клэри задумчиво смотрела на реку, грея ладони о стаканчик с кофе. Она бесконечно могла любоваться этим видом — узкой лентой реки меж отвесными стенами Манхэттена и Бруклина. Вода сверкала на солнце, как алюминиевая фольга. Клэри удивилась тому, что до сих пор ни разу не пробовала все это нарисовать. Она вспомнила, как однажды спросила маму, почему та никогда не рисовала ее. Джослин сидела на полу, и с ее кисти на джинсы капал синий кобальт. «Нарисовать что-то — значит оставить это навеки неизменным, — ответила тогда мама. — Когда по-настоящему любишь, не будешь сопротивляться переменам. Им всегда должно оставаться место».
— Люк, Валентин сказал мне одну вещь… тогда, на корабле. Про то, что…
— За словами «Валентин сказал» не может последовать ничего хорошего, — пробормотал Люк.
— Может быть. Но это касалось тебя и мамы. Валентин сказал, что ты ее любишь.
Воцарилось молчание. Машина встала в пробке. Мимо прогромыхал поезд. Наконец Люк произнес:
— Ты считаешь, что так и есть?
— Ну, не знаю… — Клэри чувствовала повисшее в воздухе напряжение и постаралась тщательно подобрать слова. — Вообще-то Валентин упоминал об этом и раньше, но я полагала, что это все от злобы и ненависти, и пропустила его слова мимо ушей. А в этот раз все-таки задумалась. Ведь на самом деле же непонятно, почему ты всегда находился рядом, почему стал мне настоящим отцом. Летом мы приезжали жить в твой загородный дом. Ни ты, ни мама больше ни с кем не встречались. Может, вы все это время были вместе и просто таились? Может, боялись, что я слишком маленькая и не пойму или начну задавать вопросы об отце? Но теперь-то я не маленькая, и мне можно все рассказать.
Снова повисла тишина. Пикап медленно полз в плотном потоке машин. Люк барабанил пальцами по рулю, щурясь на солнце.
— Ты права, — признался он наконец. — Я люблю твою маму…
— Так это же здорово! — воскликнула Клэри, стараясь поддержать его, хотя у нее в голове не укладывалось, как люди в таком возрасте могут в кого-то влюбляться.
— …только она про это не знает, — закончил Люк.
— Не знает?! — переспросила Клэри, всплеснув руками. К счастью, кофе она успела выпить. — Как не знает? Ты ей не сказал?
— Ну, в общем, нет, — ответил Люк, утопив педаль газа. Машину тряхнуло.
