на удочку, Оливер растерялся и не знал, как быть.
— Что вы сделаете со мной? — прошептала Лайана, пытаясь опереться о слабые руки, чтобы встать. Жанна вручила ей бархатную тунику и помогла накинуть ее на голое тело.
— Не знаю, — честно ответила она. — Оливер поговаривает о том, чтобы обратиться к королю с просьбой аннулировать ваш брак, и затем выдаст тебя за своего младшего брата.
Лайана изо всех сил старалась не заплакать.
— Хорошо, что Роган не стал рисковать жизнью, своей и братьев, чтобы попытаться меня освободить.
— Поскольку у него остался всего один брат, можно понять его нерешительность, — саркастически хмыкнула Жанна.
— Но если бы он вздумал напасть на Оливера, наверняка заставил бы юного Зареда сражаться в первых рядах.
Жанна ответила странным взглядом.
— Сомневаюсь. Даже у Перегринов есть моральные принципы, — спокойно ответила она и, присмотревшись к Лайане, нахмурилась: — Неужели никто не объяснил тебе, что Заред — девушка? Ее по-прежнему одевают мальчишкой?
Лайана недоуменно хлопнула ресницами.
— Девушка? Так Заред — девушка?!
Она вдруг представила Заред, разбивающую кулаком голову крысы. И Заред в ее спальне посреди ночи… А как она злилась, застав Заред в постели с тремя женщинами! Как Северн и Роган веселились, когда она набросилась на них!
— Нет, — процедила она, сжав кулаки. — Никто не позаботился объяснить мне, что Заред — девушка.
— Когда я приехала туда, ей было около пяти лет, и, похоже, братья были немало смущены тем, что их отец произвел на свет девчонку. Они во всем винили вечно ноющую, трусливую, но богатую четвертую жену отца. Я пыталась заменить Заред мать. Но ничего не вышло: она так же свирепа, как братья.
— А я — последняя дура, поскольку мне подобное даже в голову не пришло.
И они не дали себе труда просветить ее! Старались не впускать в свою жизнь. Она так и не стала членом их семьи, и теперь они не желают ее возвращения.
— Скажи… с тех пор, как Перегрины получили мои… мои волосы, ответа от них не было? — прошептала она.
Жанна нахмурилась.
— Кое-кто видел, как Роган и Северн вместе пили и охотились с соколами.
— То есть праздновали. Я думала…
Продолжать ей не хотелось. Она думала, что если они и не любили ее, то по крайней мере нуждались. Думала, что Северн запер их с Роганом в башне, потому что тосковал по тому хорошему, что она делала для обитателей замка.
Жанна сильно сжала руку Лайаны.
— Таковы Перегрины. Они не похожи на других людей и заботятся только о своих. Для них женщины — лишь средство раздобыть денег и ничего больше. Не хочу быть жестокой, но посуди сама: Перегрины получили твои деньги, так к чему им ты? До меня доходили слухи, что ты пыталась навести чистоту в замке и готовить вкусную еду, но эти люди не ценят подобных забот. Дожди, прошедшие на прошлой неделе, наполовину заполнили их ров, и, говорят, в нем плавают уже три конских трупа.
Лайана не имела оснований сомневаться в правдивости ее слов. Как она вообще могла поверить, будто что-то значит для Рогана? Больше ему не придется терпеть вмешательство в его жизнь.
— А его наложницы? — прошептала Лайана.
— Уже вернулись.
Лайана глубоко вздохнула.
— Так зачем я вам? Муж не хочет меня, а мачеха вряд ли примет назад. Боюсь, твой муж остался в дураках.
— Оливер ничего еще не решил.
— Роган и Северн, должно быть, смеются над ним во все горло. Как ловко все вышло: они избавились от меня, оставили себе приданое и посадили на шею врагу уродливую, вечно сующую нос в чужие дела фурию.
Жанна ничего не сказала. Она жалела женщину, потому что прекрасно понимала ее чувства. Первые недели в плену были тяжкой мукой для Жанны. Она не любила ни своего молодого мужа, ни его грубиянов братьев, но все же страдала, услышав, что они погибли из-за нее. Кроме того, Роган был тяжело ранен, а очнувшись, узнал о смерти братьев.
Но рядом был Оливер. Он вовсе не думал влюбляться в молодую жену врага, но его первая жена умерла год назад, так и не родив ему наследника. Он был одинок, как и Жанна, и их влекло друг к другу. Сначала Жанна сторонилась его, храня верность мужу, который почти никогда не говорил ей ласковых слов и изменял на каждом шагу. Но очень скоро спокойная доброта Оливера заставила ее смягчиться. Пока за стенами замка бушевала война и умирали
