Игральные кости по-прежнему были послушны Модусу. В портах он продолжал играть и неизменно выигрывал. Богатые сановники, купцы, сделавшие огромные состояния на торговле специями, владельцы финиковых и оливковых плантаций, пьяные северные пираты, увешанные золотом, как собака репьями… В каждой каупоне, на каждом постоялом дворе, в каждом алеаториуме были свои одержимые, для которых игра составляла суть жизни. Они проигрывали Модусу целые состояния. По его приблизительным подсчетам, он разорил дотла не меньше сотни человек. И счет мешкам с серебром шел на десятки.
Для удобства хранения он обменивал серебро на золото, а золото на бриллианты, поскольку они занимали меньше места. На Родосе он заказал второй сундук из прочной белой стали, который приказал намертво врезать в стену каюты, так что унести его можно было только вместе с частью обшивки. Он обновил часть своей команды, так как ему показалось, что начальник гребцов замышляет бунт. В Никополе взял еще троих телохранителей – свирепых светлоглазых дакийцев, которые сопровождали его во всех поездках. В каждом порту он нанимал легкую колесницу с самыми лучшими лошадьми, чтобы в случае опасности можно было уйти от любой погони. Но опасности обходили Модуса стороной, а фортуна по-прежнему держала ладонь на его макушке. Ему продолжало сказочно везти, золото и серебро сами текли к нему в руки, и ничего не оставалось, как только подставлять все новые и новые мешки. И тратить, тратить, тратить…
На одном из рынков Кидонии он увидел драгоценные ашшурские ковры и остановился там на лишнюю неделю, чтобы мастера-драпировщики украсили ими его каюту. В Сиракузах заказал обшивку для корпуса судна из золоченой меди. Помня случай с римской триерой, он нанял дополнительную охрану и вооружил всех, а себе купил отделанные серебром доспехи римского легата. В Регии, небольшом торговом городке на юге Апеннин, он устроил пир для местной знати, где велел наполнить целый бассейн благородным фалернским вином, а в Эфесе купил белого слона, на котором разъезжал по улицам, наводя восхищенный ужас на горожан.
Дальше на запад – Сардиния, Генуя, Массилия Галлийская…
Камень в зубах льва испускал острые красно-зеленые лучики каждый раз, когда начиналась его игра, кости всегда ложились так, как ему было надо. И не только кости… Девушки, замужние женщины, почтенные хранительницы семейного очага сходили с ума, видя блеск золота, серебра и драгоценностей. Возможно, дело было не только в богатстве Модуса, в его молодости и привлекательности. Стоило только поманить пальцем, как дочери и жены влиятельных людей, уважаемых горожан, привыкшие к роскоши и обожанию, сами прыгали в его постель, словно кто-то невидимый давал им пинка. Дочь городского казначея в Галикарнасе после шумной оргии, устроенной Модусом, сбежала с ним на Крит (где он поспешил от нее отделаться). Жена наместника в Эфесе пыталась покончить с собой, едва он сообщил ей, что покидает город. Гетера из Никополя, прекрасная Лукиана, сопровождала Модуса до самых границ Галлии – пока он не сбагрил ее в порту какому-то проигравшемуся в пух и прах римскому центуриону, просто в качестве утешения.
Но отношения с Квентином становились все хуже и хуже. Чем ближе была Британия, тем больше Квентин раздражал его. Скоро, совсем скоро они вернутся домой, где каждый из них снова займет свое место в сословной иерархии: один – знатный господин, представитель влиятельного рода, а другой – сын пивовара, пусть и с кучей денег. Но дело даже не в этом. Ведь именно благодаря ему, Модусу, они получили возможность вернуться домой. Иначе Квентин до сих пор работал бы в пекарне у Захарии, оставаясь рабом, ничтожеством. Скажет кто-нибудь ему спасибо за это? В это Модус не верил. Вместо того чтобы в благодарность за избавление вечно служить ему и всячески угождать, Квентин лишь косо смотрит, как Модус выигрывает, и упрямо требует, чтобы тот перестал относиться к нему как к рабу. А как к нему еще относиться?
Во время стоянок в городах он перестал брать с собой Квентина, оставляя его на корабле. Нередко он кричал на «своего раба», и как-то раз, когда они стояли в Генуе, даже избил, когда вернулся с берега пьяный. После этого Квентин убежал куда-то, за ним отправили Али, который нашел его и привел обратно. Тогда Модус даже раскаялся и, обняв его, извинился, списав свое поведение на вино…
После этого примирения Квентин воспрял духом. Однажды, когда они подходили к Нарбонну, он попросил взять его собой в город, чем немало озадачил Модуса.
– А кто будет охранять корабль?
– Ты можешь оставить здесь Али, он справится не хуже меня.
– Он-то справится, а справишься ли ты? Али – мой личный телохранитель, он не раз выручал меня, я привык ему доверять.
– А мне почему ты не доверяешь? – нахмурился Квентин. – Мы с тобой прошли войну в Британии, рабство в Ершалаиме и вместе проделали половину пути домой!
Модус неожиданно разозлился:
– Не говори мне ни слова о рабстве! Оно в прошлом! И хватит мне напоминать о нем! У меня сейчас новая жизнь, я вхож в высшее общество, это позволяет мне играть с теми, у кого много денег, а ты своей болтовней все только испортишь!
– Я не болтаю! – ответил сквозь зубы Квентин. – Мне не с кем болтать, кроме пьяных гребцов и продавцов лепешек в порту!
– Вот и хорошо! Пусть всё остается как есть! Так будет лучше для всех!
– Чем же лучше? Ты ведешь роскошную жизнь, спишь с красивыми женщинами, пьешь вино, а я сижу тут, как собака на цепи!
– Ты – раб! И не забывай об этом! – крикнул Модус.
– Что? – Квентин опешил. – Раб? Ты с ума сошел? Мы уже давно покинули Иудею, а я всё еще раб?
– Конечно! Иудея – часть Римской империи, а мы по-прежнему находимся в ее пределах! Мне-то ничего не грозит, а тебя может схватить любой солдат! Подумай немного своей головой!
– Ерунда всё это! Римская империя занимает полмира! Британия – тоже часть империи, так что, я и там, по-твоему, останусь рабом?
– Британия – это наша родина, наша земля. Там мы сами выбираем, кем нам быть.
Умом Модус понимал, что Квентин, в общем-то, прав и никто не станет ловить беглого раба за сотни миль от Ершалаима. Но признать его равным себе он не мог. Модус всегда немного завидовал своему другу, потому что тот был и сильнее, и ловчее его, и происходил из знатной семьи. И вот судьба все расставила по своим местам: теперь Модус сильнее, ловчее и удачливее, он свободен, он купается в роскоши и богатстве, он это заслужил, а Квентин… просто его раб! И ведь, если задуматься, так оно фактически и есть. Не протяни ему Модус руку помощи, он бы так и остался горбатиться в пекарне Захарии, а скорее всего даже умер где-нибудь на дворцовой площади!
Короче, Модус убедил себя, что действует правильно, но решил был великодушным. По прибытии в Нарбонн он сам предложил Квентину проехаться с ним в город.
– Оставим Али присматривать за кораблем и мою охрану ему в подмогу. А мы прогуляемся вдвоем, поедим, попьем, повеселимся, как в старые добрые времена!
Квентин с радостью согласился. Они взяли с собой кошель серебра, наняли повозку с возницей и объехали город. В порту кипела обычная для морского городка жизнь – рынки, менялы, проститутки, постоялые дворы, но за его пределами Нарбонн представлял собой одну большую казарму. Это главный римский форпост в Южной Галлии, где были расквартированы части Восьмого легиона, и кругом, куда ни глянь, тянулись унылые каменные бараки, мастерские и лазареты, а на площадях и улицах разгуливали рядовые солдаты и их командиры. Разумеется, ни одного алеаториума они здесь не увидели и поспешили убраться оттуда.
Вернувшись в порт, они остановились в одной из харчевен, более-менее приличной на вид. Хозяин, усатый проворный галл, быстро накрыл стол: поджаренная на углях рыба, олений окорок, густо приправленные специями цыплята и кувшин местного вина.
Модус попробовал вино, скривился.
– Правду говорят: нарбоннское вино – редкая кислятина! Наверное, и вправду, только бритты, наши сородичи, могут пить такое.
