Я никак не ожидала столкнуться с ней так скоро: с корзинкой для покупок Елена стояла у дверей «Старой доброй сороки». Едва мы обменялись подобающими восклицаниями удивления и даже некоторого удовольствия, она сказала:
– Мама послала меня купить кексы. К чаю придет местный пастор.
– Это станет для вас приятным разнообразием, – заметила Дора весело и, как мне показалось, нахально.
– А разве вы не знали? Я великолепно лажу с духовными лицами. Отцу Мэлори я пришлась очень по душе, правда, Милдред? И он попросил дать ему знать, может ли он что-то для меня сделать.
– Они всегда так говорят, – парировала Дора, – и изо всех сил надеются, что ничего такого не произойдет. Это входит в их обязанности.
– Брось, перестань, – возразила я, но боюсь, довольно слабо. – Джулиан делает много добрых дел, и другие священники тоже. Он даже повел бы Елену выпить, если бы она действительно этого хотела.
– Только вышло так, что это был вечер молодежного клуба, и нечто подобное всегда будет ему мешать, верно? – довольно печально заметила Елена. – Мама – истинная святая клуша. Они с Милдред отлично поладили бы.
– Два сапога пара, – предсказуемо откликнулась Дора.
– Вам правда стоило бы прийти к нам на чай, – чуть помешкав, сказала Елена, – но может выйти немного неловко. Пожалуй, я выпью с вами чашечку.
Зайдя в кафе, мы сели за шаткий круглый столик, который был маловат для троих. После довольно долгого ожидания появилась молодая женщина с распущенными волосами и темно-красным лаком на ногтях, которая приняла заказ.
Елена, не обращая внимания на Дору, принялась меня расспрашивать. Видела ли я Роки? Писал ли он мне? Навестила ли я его в коттедже? На все эти вопросы я ответила отрицательно и добавила только:
– Он писал что-то о том, чтобы я его навестила, но мы ни о чем конкретном не договорились.
– Надо думать, начисто про это забыл, – сказала Елена, – совершенно в его духе.
– Да, наверное, забыл. – Я пониже наклонилась над заварочным чайником.
Разливать чай Елена с Дорой предоставили мне, и пока девушка не принесет еще кипятку, полной чашки мне не получить.
– Вы должны с ним повидаться, – говорила тем временем Елена, – или по крайней мере ему написать. Нам правда нужно уладить эту глупую ссору, или что это было. Представить себе не можете, какая тут тоска! Я так несчастна!
– Полагаю, мама вам очень рада, – желая помочь, предположила я.
– О да! В моей старой комнате все осталось не тронуто – это так угнетает. Девчачья, выкрашенная белым мебель и покрывала в мелких розочках… Даже фотографии бывших ухажеров на каминной полке!
– А я считаю, белая мебель очень хороша для спальни, – вставила Дора. – Обязательно попробуйте слоеный пирог, очень вкусно.
– Надо же, после стольких лет найти на каминной полке фотографии бывших парней, – продолжала Елена, отказавшись от пирога.
– Да, пожалуй, такое может выбить из колеи, – согласилась я, и, как водится, перед моими глазами возникло лицо Бернарда Хейзерли: снимок за стеклом немного потускнел, но не настолько, чтобы смотреться романтично викторианским. – А перед отъездом вам не пришло в голову убрать их в коробку или в ящик стола? Там им было бы самое место.
– Сами знаете, как это было в войну. Так много всего бросали… – Елена встала. – Мне пора. Видите, уже пастор из дому вышел. Он, наверное, направляется к нам.
Выглянув в окно, я увидела кругленького веселого человечка, взгромоздившегося на велосипед.
– А он знает, – начала я, – то есть ему рассказали о?..
– Ах, Милдред, ваша тактичность просто восхищает! – Елена впервые рассмеялась. – Уверена, мама все ему уже рассказала. Она ничего не может утаить от духовного лица.
– Ну, как я говорила, они часто способны помочь.
– От вас пользы больше, чем от любого священника. Обещайте, что как можно скорее напишете Роки и расскажете обо мне.
Я сказала, что постараюсь.
– Но только поскорее, Милдред. Какая-нибудь военнослужащая уже могла его захапать. И только подумайте, как благородно вы сами будете выглядеть! Посредница, воссоединяющая семьи!
Я согласилась, что это звучит действительно благородно, а про себя подумала, что в этой роли, как и во многих благородных делах, есть что-то пугающе холодное.
После ухода Елены мы с Дорой немного посидели в молчании.
– Так-так, – наконец произнесла Дора с тем удовлетворением, с каким она обычно отмахивалась от сложностей жизни, – некоторые просто не умеют ценить того, что им досталось. А на мой взгляд, так это просто замечательно.
– Замечательно?
– Комната с белой мебелью и покрывала в мелкие розочки. Разумеется, у нас в школе комната служит одновременно гостиной и спальней, так что ничего элегантного туда не поставишь, но я как раз подумывала обзавестись осенью покрывалом на диван и, возможно, шторами к нему в тон. Ты же помнишь, у меня коричневый ковер, и комната обычно выдержана в голубом и оранжевом. Что скажешь, Милдред?
– Ну… покрывало в цветочек смотрелось бы очаровательно, – рассеянно отозвалась я.
– Но тебе не кажется, что это будет слишком? Еще и шторы в цветочек?
– Нет, конечно нет.
– Мелкие розочки, возможно, не удастся найти, но попробовать стоит.
– Да, придется попробовать.
– За кафе, кажется, есть садик. Пойдем на него посмотрим? – Дора вскочила из-за стола. – Дождь как будто перестал.
Через заднюю дверь залы мы прошли в другое помещение, тоже заставленное шаткими круглыми столиками, но сейчас пустующее. Тут было сыро, холодно и тихо, и столы следовало бы отполировать. На одной стене висела старая, вся в пятнах от старости гравюра с изображением молодого человека байронической наружности, который напомнил мне Роки. Отсюда открывалась дверь в романтический садик, окруженный высокими стенами, с увивавшего их плюща капала вода.
– Какое унылое место! – воскликнула Дора. – Неужели нельзя было оживить его парой полосатых зонтов?
– В сезон мы выставляем зонты, мадам, – оскорбленным тоном отозвалась официантка. Она вышла следом с нашим счетом, точно боялась, что мы сбежим, не заплатив за чай. – Но, разумеется, сейчас посетителей на ленч и чай у нас немного, лето ведь уже закончилось.
«Да, – грустно подумала я, – сезон почти закончился, и в маленьком садике задержалась лишь одна, последняя летняя роза».
– Дом, наверное, старинный, – сказала я вслух, – почти Елизаветинской эпохи.
– За это ничего не скажу, мадам, но раз уж он зовется «Старая добрая сорока», то, наверное, старый, – отозвалась девушка. – Жаль, что хозяева жалеют на него потратиться и хотя бы малость осовременить. На кухне просто ужас какой-то.
– Мне не хочется в сад, – сказала Дора. – Сыро там как-то. Мы ведь не хотим выходить, верно?
– Нет, думаю, не хотим.
За стеклом плющ увил каменного купидона на маленькой лужайке, и сам садик казался чрезвычайно меланхоличным.
– Интересно, а есть открытки с видами этого сада?
– Чтобы послать Уильяму?
– Да, возможно, Уильяму, хотя я одну ему уже послала.
– Ага, но не пережимай, не то он решит, будто ты за ним бегаешь.
Я согласилась, что действительно не стоит, и вообразила себе глаза-бусинки Уильяма – округлившиеся и испуганные. Но открыток с видом «Старой доброй сороки» не нашлось вообще никаких, и даже если бы я расхрабрилась послать открытку Роки, то все равно не смогла бы написать о последней розе лета и облаченном в плющ купидоне.
– Как раз поспеем на пятичасовой автобус, – сказала Дора. – Если он не забит теми жуткими попами.
На остановке мы оказались в самом конце длинной очереди, а когда автобус пришел, место нашлось лишь для полудюжины пассажиров. Я заметила, как с верхней площадки на нас смотрит группка священников, и мне почудилось, что папа и его догмы в конце концов взяли верх.
Глава 22
Неделю спустя я сидела за своим письменным столом, сочиняя очередное письмо Роки. Был один из тех печальных вечеров конца сентября, когда, включая электрообогреватель, понимаешь, что лето безвозвратно прошло. Я уже полчаса пыталась начать писать, но вместо этого слушала, как за окном тяжело стучит проливной дождь. Я не писала, поскольку не знала что сказать. О мебели писать было уже трудно, но бесконечно сложнее было сказать Роки, что Елена жалеет об их ссоре и что они должны помириться, что он должен принять ее назад. Но, с другой стороны, кто кого должен принять назад? В этом была вся суть, ведь я забыла, если вообще когда-нибудь доподлинно знала, кто из них виноват. Неспособность как следует помыть салат, горячая кастрюлька, небрежно поставленная на ореховый стол… сейчас мне казалось, что все сводилось к этому. Но оставался еще Иврард Боун… Какую роль он тут сыграл? Казалось бы, она свелась к роли встревоженного наблюдателя, которому не хочется никаких «неприятностей». Я улыбнулась про себя, вспомнив тщательно составленные фразы на открытке, которую я ему послала. «Дольмен в Дартмуре» – хотя бы название звучало приятно для слуха. «Мы сегодня туда ходили… Вы там бывали? Красивейшее место. По счастью, погода стоит ясная, и вид открывается замечательный. С добрыми пожеланиями – м. Лэтбери». С такой двусмысленной подписью, которой я обычно не пользуюсь, я могла бы быть и мужчиной, и женщиной, впрочем, фразы слишком уж мужскими не назовешь. Уильяму Колдикоту повезло больше: он получит отличную картинку с оркестровым помостом к Брильянтовому юбилею королевы Виктории и с несколькими шутками, слишком банальными, чтобы их тут повторять. Подходящей открытки для Роки я не нашла.
