Барклай, имея чуть более семидесяти тысяч человек, не мог атаковать неприятеля, превосходившего его более чем вдвое.
Узнав о письме Багратиона, генералы направили к Барклаю молодого генерал-майора Кутайсова с тем, чтобы он передал Михаилу Богдановичу их просьбу и пожелание продолжать оборону города.
Выбор был сделан не случайно — Кутайсову не было еще и двадцати семи лет, он был всеобщим любимцем и к тому же обладал редким красноречием.
И Михаил Богданович искренне любил Кутайсова, а любви его удостаивались весьма немногие.
Барклай понял, почему именно Кутайсова прислал к нему цесаревич со товарищи, и ласково ответил молодому генералу:
— Пусть всякий делает свое дело, а я сделаю свое.
Тогда генералы сами явились к нему целой делегацией.
Здесь был герцог Вюртембергский, Беннигсен, Армфельдт и Корсаков. Перед тем как пойти к Барклаю, они известили о своем намерении Константина Павловича, чтобы заручиться его поддержкой, но он и сам пошел вместе с ними.
То ли случайно и по неведению, а быть может, и зная, о чем пойдет речь, но вместе с делегацией явились к Барклаю еще и Тучков-первый и Ермолов.
Цесаревич от имени всех присутствующих стал объяснять, что армия желает сражаться и что император желает того же, что и армия.
Барклай сухо ответил Константину, что он приглашает кого нужно, когда нуждается в чьем-либо совете, а все непрошеные советы младших старшим считает нарушением службы.
Затем, обратившись к великому князю, сказал:
— Ссылка на волю государя имеет, конечно, наиважнейшее значение. И потому, для лучшего выяснения монаршей воли, я прошу ваше высочество безотлагательно отправиться к государю и лично передать ему депеши, которые тотчас будут приготовлены и в которых обо всем произошедшем государь будет в точности уведомлен.
Константин закричал, что он не фельдъегерь, но Барклай настоял на его немедленном отъезде из армии.
— Если бы я не был наследником престола, я вызвал бы тебя на дуэль, негодяй! — закричал Константин, не стесняясь стоящих рядом генералов.
— Если бы я не был главнокомандующим, я принял бы ваш вызов, но сие запрещено положением моим, — сухо и холодно, обычным своим ровным голосом ответил Барклай. — И именно потому, что вы волею вашего августейшего брата состоите у меня по команде, то извольте, генерал, делать то, что вам приказано.
«Он намеренно не назвал меня «Ваше Императорское Высочество», сказав «генерал»!» — подумал Константин, лицо его мгновенно побелело, потом покрылось пятнами, и все, кто видел в гневе отца его, императора Павла, тут же заметили их огромное сходство.
Захрипев и рванув ворот мундира, цесаревич, по-бычьи наклонив голову, выскочил за дверь.
Из Смоленска армия выступила в ночь, чтобы занять позицию на Дорогобужской дороге и восстановить сообщение с князем Багратионом. Это движение было одним из самых трудных и сложных за всю войну, ибо совершалось в виду неприятеля. Потом многие военные историки и теоретики утверждали, что оно делает величайшую честь военному таланту генерала Барклая, потому что никогда еще наша армия не подвергалась большей опасности, и из этой опасности Барклай вывел ее без потерь.
Отдав распоряжения о выходе армии из города и марше к Соловьевой переправе, Барклай вместе с Ермоловым ушел из Смоленска с последним отрядом.
Любопытную подробность об этом моменте сообщал впоследствии Денис Давыдов: «Я скажу несколько слов о тех обстоятельствах, которые известны лишь весьма немногим. Распорядившись насчет отступления армии из-под Смоленска, Барклай и Ермолов ночевали в арьергарде близ самого города. Барклай, предполагая, что прочие корпуса армии станут между тем выдвигаться по дороге к Соловьевой переправе, приказал разбудить себя в полночь для того, чтобы лично приказать арьергарду начать отступление. Когда наступила полночь, он с ужасом увидел, что 2-й корпус еще вовсе не трогался с места; он приказал Ермолову: «Мы в большой опасности, как это могло произойти?» К этому он присовокупил: «Поезжайте вперед, ускоряйте марш войск, а я пока здесь останусь…»
Прибыв на рассвете на то место, где корпуса Остермана и Тучкова-первого располагались на ночлег, Ермолов именем Барклая приказал им следовать далее… И таким образом все наши войска и артиллерия… достигли благополучно Соловьевой переправы».
Итак, эпицентр сражения утром 7 августа переместился к Соловьевой переправе.
Уже в 8 часов утра началась перестрелка между авангардом Нея и русским арьергардом, а в 9 часов французы атаковали Тобольский батальон, стоявший впереди позиции в полуразрушенном земляном укреплении.
На выручку товарищам бросился Белозерский полк, но был отбит, а Тобольский батальон — окружен.
В это утро Барклай, Левенштерн и группа офицеров штаба 1-й армии проезжали неподалеку от места боя. Михаил Богданович ехал на горячем и порывистом коне, который гарцевал, но не шел вперед. И вдруг вперед проскочили польские уланы и, опрокинув заслон, ринулись к Барклаю.
Левенштерн подал свою лошадь командующему, и тот с величайшим хладнокровием сошел на землю, затем снова сел в седло и поехал вперед.
Уланы окружили Барклая, но на помощь к главнокомандующему ринулся эскадрон Изюмских гусар во главе с капитаном Львом Нарышкиным и спас своего генерала. Наблюдавшие этот эпизод были единодушны в том, что ни один мускул на лице Барклая не дрогнул.
В 10 часов утра французы усилили наступление, расширив и его фронт: они двинулись и на левый фланг русских позиций, стоявший у дороги на деревню Горбуново.
Барклай следил за ходом боя, стоя на высоте за соседней деревней Гедеоново, и вовремя посылал резервы на наиболее угрожаемые участки сражения.
К полудню русские части в полном порядке отступили за Гедеоново, и центр тяжести переместился на участок, занимаемый 20-м и 21-м егерскими полками князя Шаховского.
На этой позиции во второй половине дня завязался бой, в который постепенно оказались втянутыми большие массы войск. Со стороны русских это были семь тысяч человек Тучкова-третьего, пришедший на рысях 1-й конный корпус Орлова-Денисова и 26 эскадронов гусар, присланных Барклаем из отряда барона Корфа.
Русские сумели быстро и четко занять позицию и успешно отбили атаку двух французских дивизий — Гюдена и Разу.
Четыре раза атаковали французы позиции русских, но безуспешно. В последней их атаке был убит генерал Гюден. Дивизия Разу также храбро бросалась в штыки, но и она не добилась успеха.
К этому времени подошла еще одна большая колонна войск, в составе которой был и Барклай. Он тотчас же принял общее командование, и бой продолжался до 9 часов вечера.
Начальник авангарда Павел Алексеевич Тучков-третий, занявший позицию при Валутиной горе, прикрыл своим отрядом перекресток дороги у деревни Лубино, через который армия Барклая должна была выйти на Московскую дорогу.
После ожесточенного боя русские отошли за реку Строгань.
Тучков, оставив позицию, помчался на командный пункт и лично доложил Барклаю, что больше не может противостоять неприятелю.
Барклай приказал ему вернуться. С резкостью, которая была свойственна ему в самые критические минуты, он сказал генералу:
— Возвратитесь на свой пост, пусть вас убьют; если же вы вернетесь живым, то я прикажу вас расстрелять.
Генерал Тучков был храбр. Он не вернулся. Его бригада погибла почти полностью, но приказ главнокомандующего был им и его бригадой выполнен. Лишь незначительное число оставшихся в живых солдат и офицеров отошло за реку Строгань.
В самом конце боя Тучков-третий, дважды тяжело раненный штыком в бок и в голову, попал в плен к французам.
Павла Алексеевича Тучкова французы поместили в одном доме с начальником штаба Наполеона маршалом Бертье. Через несколько дней пленного пожелал видеть Наполеон, намереваясь через него установить связь с Александром.
В какой-то мере встреча с Тучковым напоминала встречу Наполеона с Балашовым; только на этот раз ее инициатором был не Александр, а Наполеон.
