Верность и терпение

Екатерина была величайшей русской патриоткой, подтверждая это и государственными делами, и словами, и всеми своими поступками. Порой она теряла чувство меры, и тогда из-под ее пера появлялись такие слова о простых русских людях: «Никогда еще мир не производил существа более мужественного, степенного, открытого, человечного, милосердного и услужливого, нежели скиф». Скифами в Европе нарекли русских, и Екатерина подвластный ей народ называла этим именем, не уничижая, а возвеличивая его, ибо скифы сыграли выдающуюся роль, оставив после себя удивительно богатую культуру и прославившись великими победами. «Ни один народ, — продолжала Екатерина, — не сравнится с ним в правильности и красоте черт лица, в яркости румянца, в осанке, сложении и росте, так как тело у него или очень дородное, или нервное и мускулистое, борода густая, волосы длинные и пушистые; он по природе своей далек от всяких хитростей и обмана: его прямота и честность гнушаются темных дел. Нет на свете наездника, пешехода, моряка, а также хозяина, равного ему. Ни у кого нет такой нежности к детям и близким. У него врожденное чувство почитания к родителям и начальникам. Он быстро, точно повинуется и верен».

Используя эти качества русских и неуклонно руководствуясь «пятью предметами», Екатерина укрепила государство изнутри, беспощадно подавив казацко-крестьянский бунт Пугачева и создав во всей стране новую административно-полицейскую систему, оформленную Учреждением для управления губерний Всероссийской империи. Она собрала вокруг себя выдающихся государственных деятелей и полководцев: Потемкина, Суворова, Румянцева, братьев Орловых, Безбородко, Панина, а потом и Кутузова, вошедших в историю под гордым именем екатерининских орлов. Уже в первые годы ее царствования русские войска овладели устьем Днепра и вошли в Крым, отодвинули южную границу России к Бугу и Кубани, а западную — за Полоцк, Витебск и Минск.

Михаил Барклай навсегда запомнил пылающее огнем праздничных фейерверков небо Петербурга и победный гром пушек с расцвеченных флагами кораблей, стоявших на Неве.

Армия и флот России, бывшие главными предметами неусыпных забот государыни, находились в зените могущества и славы. Принадлежность к ним считалась высочайшей честью и заветным стремлением лучших молодых людей страны. К числу этих лучших принадлежал и шестнадцатилетний корнет Псковского карабинерного полка Михаил Богданович Барклай-де-Толли.

Кто же такие карабинеры? Отборные стрелки, вооруженные легкими ружьями — карабинами. Были они и пехотинцами и кавалеристами, но всегда набирались из числа наиболее сильных, опытных и умелых людей, способных одинаково хорошо вести бой и в пешем и в конном строю.

Псковский карабинерный был сформирован одним из первых — 14 января 1763 года. Сформирован, но не создан, ибо и до того существовал более шестидесяти лет, называясь Псковским драгунским полком. Его история началась в 1700 году, когда в России появились новые кавалерийские полки — драгунские. Псковские драгуны под знаменами Петра сражались и в Северной войне со шведами, и ходили в Прутский поход[18], и под водительством фельдмаршала Миниха[19] четверть века спустя прорывали Перекоп и брали столицу крымских ханов — Бахчисарай.

А в 1763 году, также одними из первых, превратились из драгун в карабинеров и уже в этом новом своем качестве воевали под знаменами Румянцева, отличившись сначала при штурме Бендер, а потом еще раз в своей истории ворвавшись в Крым.

Бой за Бендеры был самым знаменитым подвигом полка, который ходил на приступ двадцать раз и все же захватил крепость. Полк понес тяжелые потери, и сам его командир — полковник князь Иван Александрович Багратион, племянник грузинского царя, возглавлявший все двадцать атак, был тяжело ранен. Он отбыл на длительное лечение и больше в Псковский карабинерный не вернулся, а полк принял новый командир — полковник Андрей Шток. Под его команду весной 1778 года и прибыл Барклай.

Карабинеры в те дни только что пришли на новые квартиры со слободской Украины, где целый год стояли в резерве, готовясь к очередной войне с турками. Ожидания оказались напрасными, и Псковскому карабинерному приказано было перейти в Лифляндию, в крепость Феллин.

Крепость, только называвшаяся так из-за того, что некогда была рыцарским замком, находилась сравнительно недалеко от Петербурга. Это обстоятельство и подвигло дядюшку Георга отослать Михаила в полк, ибо шел ему уже семнадцатый год — самое время вступать в службу. Сам Михаил уже два года как был готов к этому, но полк его часто переходил с места на место, был к тому же вблизи от театра военных действий, и Вермелейны не решались отправить юношу, почти еще ребенка, в далекое и опасное странствие.

А в феврале 1778 года бригадир узнал, что Псковский карабинерный переводится в Лифляндию и что в Военной коллегии намерены надолго оставить его там.

— А на чем же основана такая ваша уверенность, господин генерал? — спросил Вермелейн.

И собеседник его коротко ответил:

— Англия, бригадир.

Возвратившись домой после визита в Военную коллегию, Вермелейн прошел к Мише в комнату, чем несколько удивил его: обычно все разговоры проходили в гостиной, а ежели дядюшке нужно было сказать ему что-либо серьезное, особенно неприятное, или же побранить за что-то, хотя последнее случалось весьма редко, для таких случаев предназначен был бригадирский кабинет.

На сей раз дядюшка заговорщически улыбнулся и проговорил:

— Ну, Михаил, поговорим о серьезном с глазу на глаз, чтобы напрасно не волновать Августу. — Вермелейн зачем-то подошел к глобусу и, положив на него руку, сказал: — Был я в Военной коллегии и взял письмо к твоему командиру Андрею Штоку. Твой полк пришел ныне в Феллин и, как меня заверили, будет квартировать там долго: на случай высадки десанта английского. А чтоб знал ты, каковы мы нынче с Англией, и пришел я к тебе, ибо в беседе нашей без глобуса обойтись нельзя. Теперь Россия не только с соседями своими дела имеет, но и все, что где в мире ни происходит, непременно ее касается.

Вермелейн взглянул на Мишу и усомнился: «А нужно ли ему все это? Поймет ли? Молод ведь еще». Однако то, что волею обстоятельств его воспитанник оказался причастным к этому конфликту, требовало объяснений — ведь перед ним сидел не просто дворянский недоросль, но молодой офицер, которому надлежало знать и понимать маневр своего полка.

И тогда Вермелейн позвал Михаила к себе и стал читать рефлекц о том, что есть ныне Россия и отчего конфликтует она с Англией.

— Сколь ни покажется для тебя нежданным или же весьма далеким то, о чем скажу я, однако ж следует всегда помнить, что истинное знание есть только то, которое восходит к причинам. Причиною же нашего с Англией противустояния является то, что стала Россия, подобно ей, мировою державою.

Произошло это, когда Петр Великий вошел в Европу с нашей победоносной армией и пустил на просторы морей не виданный дотоле никем победоносный же российский флот. И все то означало, что великие европейские державы — Англия и Франция — должны были признать Россию равной себе и отныне именно так и воспринимать ее. Первое серьезное столкновение произошло у нас с Англией, когда начала она воевать с вечным своим врагом — Францией — за спорные заморские территории. Мы втянулись в эту войну на стороне Франции и семь лет сражались с союзной англичанам Пруссией. Чем эта война кончилась, ты знаешь.

Однако, окончившись в Европе, продолжалась она за океаном.

Вермелейн прервался на мгновение и подозвал Мишу к глобусу.

— Смотри, — сказал бригадир, показывая Мише Западное полушарие. — Вот здесь, — Вермелейн показал на зеленые пространства ниже Великих озер, где на Восточном побережье «означены были тремя точками всего три города — Нью-Йорк, Бостон и Филадельфия, — и возникло это новое, независимое от Англии государство. А мы стали на его сторону — не столько потому, что оно нашей государыне понравилось, сколько потому, что Англия все еще остается нашею недоброжелательницею и, не побоюсь сказать, неприятелем. Потому-то и ждем мы со дня на день высадки ее десанта в Лифляндии или даже в Ингрии[20], под самым Петербургом.