Сложив все планы в оказавшийся тут же пустой портфель Воейкова, Магницкий передал его Сперанскому.
Сперанский, не удержавшись, прочел кое-что из доставленного ему и велел отвезти портфель и документы обратно. Сам же, крайне взволнованный, поехал к государю и с жаром стал порицать и отвергать ставшие известными ему планы.
Балашов, видя, что злого умысла здесь не было, а имелось налицо лишь чисто русское разгильдяйство и нерадение, за что великих кар никто из фигурантов не заслуживал, спросил намеренно обыденно, ничуть не меняя тона:
— А что, Михаил Леонтьевич, не скажете ли, сударь, а где еще одна карта?
— Какая карта, Александр Дмитриевич?
— Да та, на коей нанесен маршрут движения всех частей наших к Вильно, — ответил Балашов, столь же ровно и обыденно, зная, однако, что этот вопрос главный, — и потому, что карта эта действительно важна, и, главное, потому, что ответа на сей вопрос с нетерпением ждет государь.
— Знаю, Александр Дмитриевич, помню! — воскликнул Магницкий. — Я дал ее Николаю Захаровичу Хитрово.
— Для чего же, сударь?
— Хитрово сказал, что занимается по службе именно организацией маршрута, но не всем, конечно, а только какими-то частностями его, однако карты у себя не имеет из-за излишней секретности в свите его величества по квартирмейстерской части.
— Стало быть, карта у Хитрово?
— А где же ей еще быть? — удивился Магницкий, но тут же понял, что дело это серьезное и последствия его предсказать трудно.
Хитрово был зятем генерала от инфантерии Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова, и одно это делало его недоступным для каких-либо подозрений в измене.
Тем более что он слово в слово повторил Балашову то, что сказал ему Магницкий, и тут же отдал карту.
Круг, таким образом, замкнулся: все «злоумышленники» были изобличены и собственными признаниями, и результатами произведенных обысков.
А результаты были у всех одинаковыми: в домашних их кабинетах находились казенные бумаги, в том числе и секретные, которые они передавали друг другу для ознакомления, чтобы, как они все настаивали, «дело шло быстрее и каждому, кто его совершал, было яснее, как правильнее действовать, ибо, не зная, что задумал его сотоварищ из соседнего министерства или департамента, могли они допускать ошибки, которые оказались бы пагубными для Отечества».
Направляясь к себе домой, Сперанский знал только о том, что происходило с ним самим и с Магницким. Об обысках у Хитрово и Воейкова он и помыслить не мог.
Однако когда подъехал он ближе, то заметил у двери дома почтовую кибитку. Переступив порог, увидел он Балашова и Санглена.
Сперанский был готов к такой встрече. Он спокойно выслушал повеление государя немедленно отправляться в ссылку — в Нижний Новгород.
При нем собрали все деловые бумаги, снесли в кабинет, а дверь его опечатали. Самые важные бумаги Сперанский сложил в конверт, опечатал собственной печатью и попросил Балашова передать государю.
Потом быстро и бесшумно собрался в дорогу, подошел к двери спальни, где спала дочь, приезжавшая в субботу из пансиона на две ночи и один день, и, перекрестив дверь в знак прощального благословения, вышел за порог.
Растерянные и напуганные слуги робко жались на крыльце, со слезами провожая своего доброго барина.
Сперанский молча поклонился им всем, сказал: «Не поминайте лихом», — и, тяжело вздохнув, сел в кибитку. Колокольчик звякнул, лошади тронулись.
Можно себе представить, что стали говорить обо всем случившемся в Петербурге!
Меж тем сразу же стали известны факты, которые иначе как противоречивыми назвать было невозможно.
Говорили, что злодея Магницкого увезли из Петербурга в сопровождении полицейского чиновника, однако, когда был еще Михаил Леонтьевич в столице, на покупку экипажей для его жены Александр велел отпустить из средств своего кабинета 2300 рублей.
А где это было видано, чтобы для жены государственного изменника, вражеского агента, пробравшегося в святая святых империи — тайны ее Главного штаба, сам государь приказывал покупать экипажи? И для чего же? Все для того же шпиона, к коему госпожа Магницкая и была отправлена со слугами и домашними. Да и не куда-нибудь в Березов или Тотьму, а в не очень далекую и от Москвы и от Петербурга, тихую, безбедную Вологду.
Причем вскоре же стало известно, что госпожа Магницкая приехала в Вологду раньше мужа. Говорили, что и дом — не самый худой из домов города — был уже приготовлен к ее приему, а всего через полмесяца пожаловал к милому семейству в благоустроенный особняк и сам государственный преступник, а там уже ждали его и жена, и сын, и свояченица, муж которой продолжал служить в военном министерстве.
Осенью, когда после пожара первопрестольной приехали в Вологду многочисленные московские дворяне и духовные особы, то никто из них не чурался близости и добрососедства с «изменником».
Не было ему отказано и в приемах у губернатора…
Все это да и многое другое ставило все сие происшествие в разряд событий весьма сомнительного свойства.
Сперанский и его «сообщники» были сосланы в то самое время, когда химера грядущего Апокалипсиса неотступно стояла перед глазами всех русских.
Признаки приближения войны с Францией становились все более очевидными и грозными.
12 февраля 1812 года Наполеон заставил Фридриха Вильгельма подписать союзный договор с Францией, направленный против России.
Еще раньше невольной союзницей Наполеона стала Австрия. Что же касается вассальных государств Европы, прикованных к его военной колеснице, то было их более дюжины, и их правители по разным соображениям и обстоятельствам готовились пойти в поход на Россию, надеясь на новое военное торжество своего идола и ожидая от предстоящей победы немалых для себя выгод.
Италия и Иллирия, Рейнский союз, в который входило три дюжины германских королевств, герцогств, княжеств и городов, Великое герцогство Варшавское, а также все те королевства, чьи троны занимали братья и маршалы Наполеона, выставляли двести тысяч солдат. Австрия и Пруссия — еще пятьдесят.
Двести пятьдесят тысяч в армии вторжения должны были составлять французы.
Всего же Великая армия насчитывала полмиллиона человек, а ее артиллерийский парк приближался к тысяче стволов.
Уже во второй половине 1811 года русские военные агенты, находившиеся в разных городах Европы, стали сообщать о начавшемся движении огромных воинских масс на восток. От их глаз не ускользнула организация военной почты, всегда предшествующая началу очередной кампании французов. Скорость и надежность военных сообщений были одним из важнейших элементов в организации Великой армии, и русские агенты — все опытные офицеры — хорошо разыгрывали эту карту: обнаружив новые военные почтовые станции, они умело воссоздавали всю сеть целиком, идя от пункта к пункту, а их профессиональная искушенность позволяла примечать и многое другое — расположение на этих линиях штабов, магазинов, воинских лагерей, арсеналов и всего прочего, что свидетельствует о начале подготовки большой кампании.
За границей России послы, резиденты и агенты не смыкая глаз следили за перемещениями войск, сумев привлечь к этому целый сонм небескорыстных осведомителей — хозяев отелей и постоялых дворов, штатских почтарей, разъездных торговцев, кузнецов, тележников и других людей, чья жизнь была связана с дорогами и разъездами.
В свою очередь в западных губерниях России — в Минске, Могилеве, Вильно, Смоленске — появилось множество бродячих циркачей и комедиантов, фокусников, безместных гувернеров и учителей, лекарей, художников, музыкантов, странствующих монахов, землемеров.
Последние были особенно опасны, потому что между межеванием и обмером участков и снятием планов военной рекогносцировки никакой разницы не было, а доказать злой умысел было весьма трудно.
