Однако прежде, чем это произошло, было и следующее…
Как только Балашов поехал с письмом Александра к Наполеону, император вызвал Барклая к себе и объяснил, для чего министр полиции отправлен им в неприятельскую ставку.
— Во-первых, я хочу, чтоб Европа еще раз узнала о моем стремлении к миру, — быстро проговорил он, внимательно следя за реакцией Барклая. — Во-вторых, это может дать нам два-три дня отсрочки начала активных военных действий, а за это время мы лучше узнаем численность неприятеля и то, по каким дирекциям начнет он свое движение. — Александр замолчал и после короткой паузы добавил: — Впрочем, Михаил Богданович, на миролюбие Наполеона нет у меня ни малейшей надежды, и пока Балашов там, мы должны делать все заведенным порядком, не придавая его миссии никакого значения. Я сегодня же уезжаю в Свенцяны, а вас попрошу определить пути отхода и своих корпусов, и армии Багратиона. Здесь остаетесь вы и моя Главная квартира. Оставляя вас здесь, я прошу вас незамедлительно отправить на восток наш ужасающе громоздкий обоз, прошу вас также распорядиться об истреблении всего, что мы не сможем увезти и что может пригодиться французам. Отправьте немедленно все госпитали и, отходя, уничтожайте все мосты. — Александр снова замолчал, по-видимому обдумывая, стоит ли говорить еще об одном, и, наконец решившись, сказал: — Обо всем только что сказанном говорил я и прежде, сразу по приезде моем в Вильну. Однако же вы не сделали того, о чем я вас просил, и, таким образом, совершили ошибки, в которых я могу сегодня вас упрекнуть.
— Простите, ваше величество, — вспыхнул Барклай, — я передавал каждый ваш приказ по команде…
Александр прервал его:
— Поймите, Михаил Богданович, отдать приказание и добиться его выполнения — это вещи совершенно различные, а чтобы пособить второму, есть только одно средство: деятельный надзор и проверка, которую производили бы люди, вполне вам известные.
Император не был резок, не был и раздражен, но Барклай редко когда, особенно по отношению к себе, слышал от Александра такой тон и понял, что царь дистанцируется от него и заранее наделяет его долей вины и ответственности за те неудачи и промахи, каких в этой войне будет ох как немало.
Тотчас после аудиенции государь сел в карету и в окружении небольшой свиты и сильного казачьего лейб-конвоя отправился в Свенцяны.
Барклай после отъезда императора оставался в Вильно еще три дня. Он ежечасно посылал в Свенцяны курьеров и адъютантов, ставя Александра в известность обо всем, что узнавала разведка, высказывал свои соображения и предположения, отчитывался в сделанном, постоянно помня последний их разговор. Прежде чем покинуть Вильно, Михаил Богданович намеревался оказать французам энергичное сопротивление и даже известил о том императора, но еще до получения от него ответа войскам было приказано стать лагерем в окрестностях города и произвести рекогносцировки. Барклая в эти дни видели, как всегда, спокойным, но он был более обычного суров и серьезен и менее, чем всегда, разговорчив и общителен.
По ночам он созывал свой штаб и рассылал фельдъегерей во все корпуса обеих Западных армий. Французы пока не предпринимали решительных действий, но в любой момент могли начать движение к Вильно. По здравом размышлении позиция русских не представляла никаких благоприятных шансов, и Барклай написал Александру, что он покидает город. Император одобрил его решение, хотя мысль отдать столицу Литвы в руки неприятеля была удручающей. Барклай был огорчен этим не меньше, но при его твердом характере у него хватило смелости доказать императору необходимость этой меры.
Вечером 15 июня Барклай отправил к Багратиону последнего курьера, сообщая, что он оставляет Вильно и приказывает 2-й армии отступать по дороге, ведущей к Минску. Армия Багратиона — маленькая и слабая по сравнению с преследовавшим ее корпусом Даву, в два раза более многочисленным, — с первых же часов войны стала его неусыпной заботой и непреходящей душевной болью.
Еще за несколько часов до переправы французов у Ковно Барклай уведомил Багратиона, что он ожидает форсирования Немана неприятелем. После этого он отдал приказ казачьему корпусу Платова нанести удар французам во фланг и тыл в районе Гродно. Он приказывал Багратиону обеспечить силами 2-й армии тыл корпуса Платова и сообщал также, что 1-я армия будет отступать к Свенцянам, а 2-й армии следует отходить от Вилейки на Борисов: изменения направлений в приказах Барклая объективно отражали изменения обстановки, на которые следовало немедленно реагировать.
16 июня, получив сообщение, что авангард противника подходит к Вильно, Барклай приказал войскам без боя оставить город, а сам не спеша вышел на крыльцо, медленно огляделся, достал из кармана любимый хронометр принца Ангальта и не торопясь пошел к карете.
16 июня, в час пополудни, Главная квартира покинула Вильно.
Мимо Барклая проскакала блестящая кавалькада генералов и офицеров Главной квартиры, он пропустил их вперед, а сам продолжал ехать в карете, намеренно неспешно, с арьергардом армии, подчеркивая тем самым, что отступление проходит спокойно и в полном порядке.
С этого дня он отделился от Главной квартиры и бывал там только тогда, когда без личного визита обойтись было нельзя, а в иных случаях отдавал предпочтение посылке адъютантов и порученцев. Виной тому было злобное недоброжелательство многих приближенных царя, которое уже в первые дни войны проявилось в полной мере.
К вечеру Барклай прибыл в Свенцяны и остановился в доме помещика Загорского. В городе к этому времени начала размещаться Главная квартира и императорская свита. С мая здесь была расквартирована гвардейская дивизия Ермолова. Сюда же через трое суток подошли и главные силы 1-й армии, которая отступала в полном порядке, умело ведя арьергардные бои, задерживая противника на переправах, нанося ему внезапные удары. Появились и первые герои войны. Одним из них стал Яков Петрович Кульнев — командир арьергарда 1-го корпуса, состоявшего из семи полков. В первые же дни его отряд взял около тысячи пленных, а в бою 16 июня у Вилькомира Кульнев со своими солдатами весь день сдерживал натиск целого корпуса маршала Удино.
Кульнева — рубаку-великана — знала вся армия. Добряк и бессребреник, он, уходя на военную службу, отпустил своих крепостных на волю, о чем знали и его солдаты, боготворившие своего генерала.
Знал Кульнева и Барклай, ибо шли они одними и теми же военными дорогами и на Дунае, и в Польше, дрались рядом под Эйлау, а при переходе Ботнического залива Кульневу досталась почти такая же слава, как Михаилу Богдановичу и Багратиону.
Знал Барклай, что, когда лежал он раненным в Мемеле, Кульневу довелось столкнуться с маршалом Удино в сражении при Фридланде. Тогда Удино, получивший в этом бою свою двадцать пятую рану, побил Кульнева вместе с другими русскими офицерами, а вот теперь судьба переменилась, и поражение потерпел герцог Реджио, Никола Шарль Удино.
Узнав о подвиге Кульнева и его солдат, Барклай издал приказ, воздававший должное первым героям войны.
А в это время в Свенцянах появился Балашов, привезший Александру ответ Наполеона…
Балашова привезли в Вильно, куда только что вошли французские войска, 18 июня. Его поместили в доме начальника Главного штаба маршала Александра Бертье, которого Наполеон наградил титулами герцога Валанженского, князя Невшательского и Ваграмского.
В доме Бертье Балашову оказали прием доброжелательный и уважительный, который больше бы приличествовал личному посланнику дружественного монарха, а не генералу вражеской армии.
Утром 19 июня за Александром Дмитриевичем была прислана карета, в которой приехал за ним камергер Наполеона, граф Тюренн. Наполеон, узнав о приезде Балашова, прервал завтрак и вошел в кабинет, из которого пять дней назад Александр отправил своего генерал-адъютанта ему навстречу. Произнеся несколько светских фраз, Наполеон попросил Балашова передать Александру все, что он услышит от него, совершенно точно. После того стали они спорить о том, кто виновен в начале этой войны. Сохраняя учтивость, диспутанты меж тем сильно разволновались, и оба стали ходить по комнате.
