Госдепартамент был пойман с поличным.
В тот же день, 7 мая, будучи приперт фактами, Госдепартамент сделал новое заявление. Он признал разведывательный, т. е. шпионский, характер полета самолета «Локхид У-2», но добавил, что, «насколько эго касается вашингтонских властей, никакого разрешения на такой полет, который был описан Н. С. Хрущевым, не было дано».
Будущий историк, разбираясь в этом инциденте, имевшем серьезнейшие политические последствия, в недоумении разведет руками, когда столкнется с последующими фактами.
В самом деле, попавшись на первой неуклюжей лжи и оказавшись вынужденным в этом публично признаться буквально на следующий день, Госдепартамент США еще мог бы удержаться на позициях своего заявления от 7 мая. Однако он не сделал и этого. Своеобразная логика падения неудержимо влекла его вниз, и кривая американской политики в этом вопросе падала, как говорят, вполне отвесно...
9 мая государственный секретарь США Гертер выступил с заявлением от имени правительства США. В этом заявлении Гертер цинично сообщал, что президент Эйзенхауэр, в соответствии с законом 1947 года о национальной безопасности, ввел в действие директивы о проведении. разведывательной деятельности против СССР, и что на основе этих директив были разработаны и проведены в жизнь программы, предусматривающие вторжение американских разведывательных самолетов в воздушное пространство СССР.
Не нужно быть ученым правоведом для того, чтобы понять, что такое заявление является крупнейшим вызовом самым элементарным нормам международного права.
Не нужно быть дипломатом для того, чтобы понять, что ссылка на закон 1947 года о национальной безопасности не может оправдать покушение на национальную безопасность другого государства, с которым США поддерживает дипломатические отношения.
Не нужно быть историком для того, чтобы понять, что этим своим заявлением Гертер не только расписался в лживости заявлений, сделанных правительством США 6 и 7 мая, но и в лживости всех объяснений, ссылок и отписок, которые правительство США неоднократно делало в прошлом в связи с официальными протестами правительства СССР по поводу нарушений американскими самолетами воздушных границ Советского Союза.
Заявление Гертера оскорбило весь мир, и прежде всего оно нанесло удар по престижу самой Америки.
Но Гертер есть всего лишь Гертер, и государственный секретарь США, при всей ответственности его положения, есть всего лишь член правительства США. У американского президента еще оставалась возможность публично и прямо отмежеваться от этих грязных дел, осудить эту провокацию и наказать виновных.
В сущности, это был уже последний шанс.
Но американский президент не воспользовался, как это ни странно, и этим последним шансом.
И опять-таки в недоумении разведет руками будущий историк, когда подойдет к заявлению Эйзенхауэра от 11 мая 1960 гбда: Эйзенхауэр заявил, что осуществление разведывательных полетов американских самолетов над территорией СССР было и останется «рассчитанной политикой США».
Если вспомнить, что это заявление президента Эйзенхауэра было сделано за шесть дней до совещания глав правительств в Париже, если добавить, что это самое заявление правительство США повторило в ноте Советскому правительству на следующий день, т. е. уже за пять дней до открытия совещания в Париже, то кто сможет хотя бы попытаться отрицать, что все эти заявления, беспрецедентные по своему характеру, бессмысленные по своему содержанию, оскорбительные по своему существу, не были рассчитанной и упорной политикой любыми путями, любой ценой, хотя бы ценой публичного позора для правительства США, торпедировать совещание в верхах?
* * *
Простые советские люди — шофер Сурин, рабочий Черемисин, шофер Чужанин и инвалид Асабин — задержали американского шпиона Пауэрса, едва он. опустился на советскую землю.
Сурин показал: «...я выбежал на улицу, чтобы узнать, в чем дело, и в это время услышал взрыв, а также увидел... столб пыли... В это время высоко в небе я заметил клуб дыма и белое пятно, которое опускалось вниз. Я стал за ним наблюдать и, когда оно спустилось ниже, рассмотрел, что это опускается парашютист. Во время этого происшествия ко мне на легковой автомашине... подъехал шофер Чужакин Леонид, с которым мы знакомы по работе. Когда он вышел из кабины, я ему сразу же показал на опускавшегося парашютиста, и мы стали вместе наблюдать за ним, куда он приземлится. Через некоторое время стало видно, что он приземляется... на берегу речки возле высоковольтной линии. Чужакин меня пригласил в машину, и мы поехали к месту приземления парашютиста. Не доехав примерно метров 50, Чужакин машину остановил, и мы побежали к месту приземления парашютиста».
Помимо Сурина и Чужакина к приземлившемуся парашютисту подбежали Черемисин и Асабин и некоторые другие жители этого района. Они сняли с Пауэрса шлемофон с каской, и он обратился к ним на английском языке, которого они не понимали. Тем не менее, они догадались, что приземлившийся парашютист иностранец, и это насторожило их. '
Черемисин тут же изъял у парашютиста висевший у него на поясе в кожаной кобуре длинноствольный бесшумный пистолет и финский нож.
На процессе свидетели изложили эти обстоятельства. Подсудимый Пауэрс подтвердил показания свидетелей:
«Председательствующий: Подсудимый Пауэрс, у Вас есть вопросы к свидетелю Асабину?
Пауэрс: Вопросов нет.
Председательствующий: У Вас есть какие-либо замечания по показаниям свидетеля?
Пауэрс: Его показания правдивы, и, если разрешите мне, я хотел бы поблагодарить его за то, что он сделал для меня тогда».
После допроса свидетелей Сурина и Черемисина Пауэрс показал:
«Председательствующий: Подсудимый Пауэрс, имеются ли у Вас вопросы к свидетелям?
Пауэрс: Нет, вопросов нет.
Председательствующий: Замечания имеете?
Пауэрс: Я хочу выразить свою благодарность за помощь, которая была оказана мне всеми этими людьми в тот день, Это первая возможность поблагодарить их, которая мне представилась, и я рад сделать это».
Благодаря свидетелей за помощь, Пауэрс имел в виду, что они после его задержания дали ему пить, а затем, когда он пожаловался на головную боль, вызвали врача, оказавшего ему необходимую помощь.
На суде по этому поводу Пауэрс показал:
«Адвокат Гринев: Оказали ли Вы сопротивление при задержании и намеревались ли вы вообще оказать сопротивление?
Пауэрс: Нет, сопротивления я не оказывал и не намеревался оказывать.
Гринев: Как к Вам отнеслись при задержании и впоследствии?
Пауэрс: Гораздо лучше, чем я ожидал. (Оживление в зале). Очевидно, когда меня впервые увидели, то не подумали, что я иностранец. Когда я приземлился, мне помогли погасить парашют, помогли снять шлем. Я попытался объясниться, и они, естественно, решили меня задержать. По дороге, когда, очевидно, меня везли к властям, я попросил попить. Машину остановили и дали мне воды. Мне также предложили сигареты. Мы пытались беседовать, но друг друга не поняли. Мне кажется, что я понял слово ^Америка»* или «американец» и дал понять знаками, что я американец. Думаю, что они это поняли. Когда меня привезли — я не знаю, как называлось то учреждение, где были власти, — я пожаловался на головную боль, ибо я ударился головой, когда был сбит самолет. Был вызван врач. Он осмотрел голову и оказал необходимую помощь. У меня были царапины, ссадины на правой ноге. Пытались со мной беседовать на немецком языке, но я не понимаю по-немецки. Оттуда меня повезли в Свердловск. Там был переводчик, мне дали воды, и я ответил на несколько вопросов. Из Свердловска меня привезли сюда и на протяжении всего этого времени со мной очень хорошо обращались.
Гринев: Являются ли данные Вами показания искренними и правдивыми?
Пауэрс: Да, но я не могу ручаться за те предположительные утверждения, которые я делал. Иногда я высказывал свое мнение или просто излагал предположение по тому или иному вопросу.
